De Profundis

Если бы он мог, он сказал бы ей, что она отлично справляется, что вовсе она не неловкая, просто ей пришлось быстро учиться многому, чего она раньше не знала. Он сказал бы ей, что надо все-таки держать топор иначе, когда колешь дрова, что нельзя опускать курицу в кипяток, не то кожа будет рваться. Он попросил бы ее никогда не забывать запираться на ночь, да и днем тоже, не пускать в дом кого попало. Он посоветовал бы ей остерегаться мужчин, всегда быть начеку, даже с ним. Мужчины – подлые создания. Она знает это лучше, чем кто бы то ни было, во всяком случае, не хуже его. Однако она как будто забывает об этом. Ее жизнь в большом городе была битвой. Он знает, что она хитра, смела, упорна. Знает, что она способна постоять за себя. Она может убить; впрочем, она наверняка это сделала, по крайней мере один раз, потому что ее преследует один и тот же сон, почти не оставляющий сомнений. Она стоит на плоской крыше высоченного здания, куда выше башен Кельнского собора. Внизу раскинул свои щупальца город, кипит жизнь в грязном тумане. У ног Роксанны лежит мужчина, молодой, в луже крови. Он не мертв и пытается выговорить какие-то слова. Мужчина устремил на нее взгляд, полный ужаса, смешанного с мольбой. Он говорит, и потоки крови льются у него изо рта. Кровь пенится на губах, он вот-вот отдаст богу душу, но его губы еще шевелятся, глаза вращаются в орбитах, и кровь вытекает толчками, почти черная, быстро заливая пространство вокруг них. Сапоги Роксанны почти полностью покрыты темной липкой жидкостью. Роксанна наклоняется, подтаскивает мужчину к краю крыши и сталкивает его вниз. Но она не может оторвать рук от пропитанной кровью одежды и летит следом.

Она сплетена с мужчиной, который смотрит на нее безумными глазами; они падают, падают целую вечность. Роксанна ждет удара о землю каждую секунду, но ничего не происходит. Ей кажется, что обескровленное тело сжимает ее все крепче. Губы по-прежнему пытаются что-то сказать, и Роксанна предпочла бы тысячу смертей, чем смотреть на этого агонизирующего, неспособного ни говорить, ни умереть.

Она проснулась внезапно, в падении, как и каждый раз. Выпила глоток водки из бутылки, закурила. Почему этот сон возвращается так часто? Убийство Боба никогда ее особо не заботило. Это был мерзавец, заслуживавший худшего, чем смерть. Она убила бы его снова, явись он перед ней, всадила бы нож в причинное место, а потом в живот, как тогда. Что согрешило, то и наказано, собаке собачья смерть. Почему это дерьмо Боб преследует ее ночами? Почему не все остальные, которых она отравила своим мерзким псевдотамиксом? Дети, старики… сестренка Марко и другие, чьих имен она никогда не узнает. Все они и без того бы умерли, так какая разница? Это она постоянно себе твердила. Но она ускорила их конец, в страшных мучениях, после периода тщетной надежды. Если Боб ее так мучает, наверно, ей следует ожидать явления всех ее мертвецов, которые каждую ночь будут увлекать ее в свою безумную сарабанду и не оставят в покое до ее собственного конца.

Что бы он сказал об этом, ее постоянный непрошеный гость? Уж он-то, надо думать, кое-что знает о дурных шутках сознания… Призраки, говорят, не являются без причины. Часто они приходят искупить свои грехи. Пришел ли он искупить их? Или только понаблюдать, как она искупает свои?

Он уловил ее мысли. Но что он мог бы ей ответить? Он не был уверен. Если бы все блуждающие души искали искупления, в мире живых было бы слишком много мертвых… Всякая человеческая жизнь стремится, сознательно или нет, к спасению. Человек – создание столь нечистое, что целью всего его земного пути может быть только поиск прощения. Не от Бога, нет, а от его братьев в низости, глупости и пошлости. Первые люди чувствовали эту потребность в спасении, присущую их натуре, и поэтому они выдумали Бога. Куда как удобнее положиться на некого незримого высшего судью в очень далеком будущем, чем жить со своей виной здесь и сейчас, за себя и за всех.

Что же, сам он остался среди живых, чтобы искупить свои грехи? Он не знает. Не знает, почему он здесь, в этой комнате, с ней. А что, если попросту нет причины, как нет ее у жизни и смерти, у смены времен года, у любви и ненависти? Он был здесь против собственного убеждения, что душа не может жить без тела, против всяких ожиданий, против доводов рассудка. Он был здесь и мог видеть в сумраке спальни, что она ждет, что готова отдаться. Обладай он своей телесной оболочкой, лег бы на нее и успокоил терзания ее души. Вместе они нашли бы это недолгое, но глубокое забвение, что дает единение тел.