Дебюсси

«Господин Дебюсси нисколько не грешит ни банальностью, ни безвкусицей… Желательно, чтобы он впредь остерегался такого расплывчатого импрессионизма, который является одним из самых опасных врагов правдивости в произведениях искусства. Первая часть симфонической пьесы представлена прелюдиями в темпе адажио, мечтательность и изысканность которых приводят к неясности. Вторая же ее часть является причудливой и бессвязной трансформацией первой, которую ритмические комбинации по крайней мере делают немного более ясной и приемлемой. Академия ждет и надеется на лучшее»…

Что же касается третьего задания, то «Дева-избранница» была закончена уже в Париже в 1888 году.

Ни изобразительное, ни музыкальное искусство итальянцев не произвело большого впечатления на французского композитора. Он также остался равнодушным и к религиозному аспекту Рима. «Это скопление скульптур, живописных полотен, мозаики я нахожу немного похожим на театральные декорации. В церквях у Христа вид заблудившегося скелета, который меланхолично задается вопросом, зачем его здесь выставили людям на обозрение», — писал он Анри Ванье в конце ноября 1885 года. Между тем на Дебюсси произвели неизгладимое впечатление две мессы, которые он слушал в церкви Санта-Мария-дель-Анима. Первая месса сопровождалась церковной музыкой Джованни Пьерлуиджи Палестрины, вторая — Орландо ди Лассо, двух композиторов XVI века.

«Эти два музыканта — настоящие мастера, в особенности Орландо. Он более колоритная личность, чем Палестрина. Я считаю, что самой сильной стороной композиторов было владение искусством контрапункта[47]. Контрапункт — самая неприятная вещь в музыке, но у них он становится великолепным, подчеркивая сущность слов с неслыханной глубиной, а иногда встречаются сплетения мелодических рисунков, которые подобны миниатюрам очень старых молитвенников. Вот когда музыкальное ощущение пробудилось во мне», — писал Дебюсси Анри Ванье в конце ноября 1885 года.

Ашиль Дебюсси окончательно покинул виллу Медичи 2 марта 1887 года.

Все музыкальные композиции, связанные с конкурсом на соискание Римской премии, в том числе сочинения, которые Дебюсси посылал в академию, можно было бы не включать в список его работ, поскольку они наносят вред его славе композитора. Они были лишь уступками музыканта академическим требованиям. И все же их можно рассматривать как опыт в некий переходный момент, во время которого у молодого композитора при отсутствии удачных композиций уже созрел план его музыкальных поисков.

По приезде в Париж в книге жизни двадцатилетнего музыканта была перевернута еще одна страница. Ему предстояло найти свое место во французском музыкальном мире.

ГОДЫ БОГЕМНОЙ ЖИЗНИ. 1887-1889

Я задаюсь вопросом: как мне следует поступить при моей необщительности, чтобы найти свой путь и не потеряться на этой «ярмарке тщеславия». Я предчувствую, сколько бед и неприятностей ждет меня впереди.

Из письма Дебюсси Эрнесту Эберу.

17 марта 1887 года

В приподнятом настроении от того, что закончилась римская ссылка, но без всякого представления о том, как будет развиваться в дальнейшем его музыкальная карьера, Дебюсси с трудом возвращался к прежним привычкам и восстанавливал былые связи. Так, в письме Эрнесту Эберу он жалуется на своих друзей: «Слишком занятый Видаль сделал одолжение, согласившись позавтракать со мной! Леру любезно назначил мне встречу на углу улицы между двумя свиданиями! Пьерне! К нему я даже заходить боюсь». Что касается карьеры и стабильного финансового положения, Дебюсси никогда не строил планов на будущее. Он был несказанно удивлен тем, каких успехов достигли его товарищи. Однако строгие принципы, которыми он руководствовался, запрещали ему идти по проторенному пути. Он не искал легкой славы: «Искусство следует творить не больше чем для пяти человек. И это должны быть самые любимые люди! Стремиться к тому, чтобы завоевать признание толпы завсегдатаев парижских Больших бульваров, светских дам и господ, боже мой, какая это скука!»

Дебюсси поселился у своих родителей в доме 7 на Берлинской улице. По сравнению с предыдущей квартирой на улице Клапейрон, новое жилище было более просторным и в комнаты Ашиля был отдельный вход. Он возобновил свои визиты к Ванье, однако от былой сердечности в их отношениях не осталось и следа. Маргарита Ванье дает свою оценку той ситуации, в которой оказался композитор. Выяснилось, что возвращаться к парижской жизни гораздо труднее, чем он предполагал:

«Когда он окончательно вернулся, былой близости между нашей семьей и им уже не было. Он изменился, да и мы тоже не остались такими, какими были раньше. К тому же мы переехали в другую квартиру, завели новых друзей. С его необщительным и замкнутым характером он больше не чувствовал себя своим в нашем доме.