Дебри

- Но некоторые верят, - сказал он невнятно. - Некоторые верят. Такие как ты. С твоей увечной ногой.

Он замолчал. Адам слышал, как он дышит.

- Да, - сказал Аарон Блауштайн, когда дыхание выровнялось. - Но земля вертится. Люди богатеют. Я становлюсь богаче.

Он помолчал.

- Ты слышал о Ченслорсвилле16?

Адам покачал головой.

- Эти проклятые - Богом проклятые, толстопузые немчишки - сломались. Темнело, и южане - распроклятые мятежники - выскочили из леса. Они начали контрнаступление, и немцы сломались.

Он швырнул распотрошенную, изломанную сигару на красный ковер и поглядел на нее.

- Мой сын был убит, - глухо сказал он. И сел.

Отдышался и заговорил:

- Мой сын попал в корпус Говарда. Немцы сломались и пропустили противника с фланга, - он помолчал, потом снова заговорил, ещё тише. Прошло два месяца. Моя жена не пережила смерти Стефана. И я не думал, что переживу.

Он глядел на истерзанную сигару на красном ковре.

- Ты знаешь, - он поднял на Адама темные, умоляющие глаза. - Я не могу умереть.

Он встал с кресла. Он дрожал, как в ознобе.

- Да плевать мне теперь на них! - сказал он. - Они убивают на улицах. Они вешают негров. Они богатеют. Они богохульствуют, совокупляются, прелюбодействуют. Да пусть хоть передохнут все эти южане с северянами. Тьфу! Плевать на них... - он поднял правую руку, тонкую, костлявую, белую, дрожащую под сверкающей громадной люстрой из горного хрусталя, в которой мерцало множество маленьких газовых рожков.

- Наплевать! - выкрикнул он. - Пусть хоть язва египетская, хоть жесточайший геморрой! Будь проклята эта земля! Где мой сын?

Он стоял, содрогаясь под блеском хрусталя. Рука его медленно опустилась.

- Нет... нет, - сказал он. - Прости. Не знаю, что со мной, - он аккуратно достал портсигар, закурил другую сигару. Затянулся, глубоко вдохнул дым. Внимательно оглядел сигару.

- Это очень дорогие сигары, - сказал он.

- Да, - сказал Адам. Нужно было что-нибудь сказать, поскольку Аарон Блауштайн смотрел прямо на него.

- Знаешь, что такое История? - спросил Аарон Блауштайн.

- Нет, - ответил Адам.

- Это мука смертная, через которую должны пройти люди. Чтобы свершилось то, что свершилось бы и без этого.

Он расхохотался под сверкающей люстрой.

- Не знаю, что со мной такое, - раздраженно сказал он. Шагнул к Адаму и спросил, глядя на него сверху: - Знаешь, чей на тебе сюртук?

Адам понял. Понял мгновенно, и ужас сковал его, как лед.

- Смотрю, как ты сидишь в этом сюртуке, - сказал старик и запнулся. Потом продолжал: - Я не суеверен. И в Бога не верую. Но я верю, что это Бог послал мне тебя.

Он глядел на Адама сверху вниз испытующим взглядом.

- И знаешь для чего?

- Нет, - с трудом выговорил Адам.

- Чтобы ты стал моим сыном, - сказал Аарон Блауштайн.

В эту минуту вместо худого старика с белым, как мел, лицом и темными горящими глазами Адам увидел своего отца. Но не сломленного, умирающего на кушетке в сумеречной комнате в Баварии, а волшебным образом восставшего над болью и душевной смутой, чтобы приветствовать сына в час его торжества. Глаза Адама наполнились слезами, поплыла в их блеске, затуманилась фигура в черном.

- Даже это, - указывая на ботинок Адама, говорил Аарон Блауштайн, поглощенный своей мечтой.

Адам посмотрел на ботинок.

- Даже это - знак, - говорил старик.

Адам глядел на ботинок. Это мой ботинок, подумал он. Я его создал.

- Знак того, что ты послан Господом, - говорил голос из далекого далека.

Адам почувствовал на себе тысячу тонких, как паутина, нитей, они затягивались, душили его. Казалось, он больше не сможет вздохнуть.

- Это знак, - говорил далекий голос, - что тебя у меня не отнимут. Они не возьмут тебя для своей войны. Ты останешься со мной. В моем доме. О, сын мой! - вскричал он и с этими словами рухнул на колени перед Адамом, уронив сигару, и потянулся к ботинку, как будто хотел прикоснуться к чему-то страшно хрупкому и драгоценному.

Адам сидел погруженный в бездумье, не отрывая взгляда от сигары на полу. Он видел, как красный ковер вокруг горящего кончика сигары стал коричневым, потом почернел. Видел, как поднимается дым от ковра, смешиваясь с голубоватым дымком сигары. Он следил за красным мерцанием чернеющих нитей ткани, по мере того как огонь пожирал их и отделял одну от другой.

И вдруг у него в голове прозвучал голос Старого Якоба из Баварии: ... носить его и даже умереть в нем. Вот что говорил голос внутри его головы, во тьме. С пулей в теле, говорил голос. Но ботинок все равно останется моим, говорил голос.

Адам резко встал с кресла. Он отдернул левую ногу, отшатнувшись от старика, стоящего на коленях, и впечатал ботинок в сигару, в дымящееся пятно на ковре.

- Чего вы от меня хотите? - спросил он старика.

Старик, так и не поднявшийся с колен, посмотрел на него снизу вверх.

- Я хочу надеяться, что не умру от горя, - сказал он и склонил голову, как будто стыдясь своего признания.

- Мне тоже от вас кое-что нужно, - сказал Адам, удивляясь, насколько отчужденно и сурово прозвучал его голос. - Кое-что поважнее.

- Что же?