Дед Пихто

Потом они вчетвером — Калачов, Кавычко, Матиас и Ральф — плывут по морю огней в шикарной иномарке. Машину ведёт некто пятый — трезвый и скучный, глухонемой инопланетянин. Калачову приходит в голову, что для Германии этот автомобиль никакая не «иномарка». И значит, вовсе не шикарная. И море огней — обыкновеннейшая Фридрих-Эберт-штрассе в дежурном ночном освещении. Он хочет сказать об этом друзьям, но вместо того медленно и грустно молвит: «Она была нетороплива... не холодна, не говорлива... Без взора наглого для всех, без притязаний на успех... Без этих маленьких ужимок, без подражательных затей... Всё просто клёво было в ней». Все замолкают, пронзённые печалью Калачова. Всё вокруг разом меняется, и даже улица выстраивается в тон: честно и правильно, без лишних огней и показного шика — добротные бюргерские особняки за низкой чугунной оградой, любовно отделанные сточные канавы перед ними, валуны у низких ворот, почтовые ящики на столбиках, скульптуры, цветные мхи мерцают в свете фар

— и своё название улица меняет на Цеппелин-штрассе. «Сейчас мы ей позвоним», — говорит молодчина Ральф.

Калачов срочно мобилизуется. Сейчас мы ей позвоним. Сейчас она придёт, и он должен быть в форме.

Куб света у дороги — ночной гешефт. Немцы заруливают прямо внутрь куба и, не выходя из машины, покупают шотландское виски со смешным названием «Дятел». Едут дальше, резвясь на тему «дятла» и деревянных собственных голов.

Почему-то именно в этот момент выясняется, что Ральф — западный, а Матиас —восточный немец. Как-то так перешли от «деревянных голов» к местным предрассудкам. «Нету, значит, равенства», — без вопроса говорит Кавычко. «Значит, нету», — равнодушно подтверждает Матиас. «Нету, нету», — сокрушается Ральф. «Встреча четырёх держав», — грустно замечает Калачов. — «Потсдамская конференция».

Конференция продолжается в «Арт-отеле», видимо так. Долго шли по спящим коридорам, устланным бесконечной дорожкой. Искали номер Калачова или Кавычко, чей-нибудь. Шли, шли, как внутри циклотрона, как меченые атомы какие-нибудь. На стомиллионном круге Калачов, споткнувшись, воскликнул: «Это здесь!» — и погрозил пальцем светящемуся номеру над дверью. Он довольно быстро нашёл в торбочке свою магнитную карточку-ключ и очень долго, неприлично долго попадал ею в щель терминала.

Попал. Раздался тихий мелодичный сигнал и дверь приоткрылась. Радостно гомоня и толкаясь, компания ввалилась в тёмный номер. Что-то грохнуло. «Шкаф переставили зачем-то!» — ушибленно возмутился Калачов. Кто-то с хохотом сел на постель и вдруг завизжал, как дурак, и шарахнулся. Все закричали на него сердито и зажгли свет. И увидели: в Калачовской постели лежала насмерть перепуганная какая-то неизвестная фрау. Она зевала, как рыба, тряслась и подпрыгивала. Это была не Ане Линке, нет, ничего похожего. Калачов остановился в раздумье. Ане Линке тут могла быть, конечно, — поджидать Калачова, например, — и это был бы номер первый класс. Но чтобы подложить вместо себя какую-то потёртую фрау... Нет, этот юмор не по силам Калачову. Зато Ральф ничуть не удивился — он давай подмигивать даме, помахивать бутылкой, щёлкать себя по горлу и гадким голоском предлагать даме «кло-кло». Затемнение.

Как-то вышли. Извинились и вышли, на выходе Калачов снова больно ударился о шкаф.

Снова брели по коридорам, ржали и плелись сто лет, пока не стало казаться, что это не они идут, а дорожка движется им навстечу — а сами они перебирают ногами на месте. Потом стояли перед дверью и сличали светящиеся цифры с напечатанными. Затемнение.

Сидели в номере Калачова, пили виски, трепались на всех известных науке языках. Ральф мурлыкал по телефону, а Калачов в отчаянии рвал трубку у него из рук.

Олесь вдруг решительно шагнул в сторону своего номера и сразу вернулся с бутылкой настоящей украинской «Горилки» с перчиком на дне, бьющимся в стекло, якчервона рыбка, як люта пиранья. Немцы взревели, как медведи, полезли со своими черепеньками, Олесь начислил, фрицы хряпнули и заколдобились. Кавычко хохотал злорадно, как Карабас-Барабас над своими дрессированными куклами.

Сидели, пели. Это было мощно. Кавычко хмуро заводил басом:

—    Чёрный ворон, что ты вьёшься...

Калачов контра-басом вставлял:

—    Мммммммммммм...

Кавычко:

—    Над моею головой.

Калачов выводил пассаж:

—    Ммм-ммм-мм!

И ударяли вместе:

— Ты добычи не добьёшься —

Чёрный ворон, я не твооой!

Бас с контра-басом в сумме давали победный львиный рёв, от которого дрожал пол в номере и оба немца. Ральф жался к Матиасу, было видно, как у них по коже ползают мурашки.

Жаль, что не было Анютки.

Или была?