Дед Пихто

ПЕТЯ ДЕНЕЖКИН. Калачов.

КАЛАЧОВ. Что?

ПЕТЯ ДЕНЕЖКИН. Лучше бы ты отрубил себе руку.

«Эпизод 5. Панорама заснеженной натуры средней полосы России. В чистом поле — занесённый наполовину деревянный дебаркадер с крашеными полуколоннами в стиле пролетарского классицизма. На дебаркадере под баграми сидит маленький горбатый художник Рудомётов. Смотрит вдаль. Ест снег».

—    А тут — гармошка, свист и топот! — вмешивается Петя Денежкин. — Срочно наступает лето, река размораживается, на реке —лодки с парочками. И сквозь них, как ледокол, плывёт эээ... военный катер!

—    А на нём — Рудомётов в пиратском наряде, — форсирует неожиданную идею Калачов, — и с саблями в руках! С огромными саблями!

—    Ну да, и с полыми актрисами — как всегда, — иронически фыркает Власов.

—    Кета™, да! На баке—кордебалет варьете с плюмажами!

—    Варьете нас разорит, — суётся с дёгтем счетовод Лейбниц. Его не слушают.

—    Гарсон во фраке пробирается с золотым псдносиком. На подносике шампанское в хруслалях...

—    Лучше — спирт «Рояль» в эмалированных кружках.

—Шампанское, сигары...

—Сигары! Сигары! Записывай, Лейбниц! Пошёл сценарий!

«Эпизод 6. Сигары. Морские фуражки. Плюмаж, актрисы. Советское шампанское. Спирт «Ройял». Гармошка. Гармонист без зубов. Пиротехника. Рация. Флажки разноцветные. Гирлянды цветов. Гигантские плакаты «Водная феерия» с жирными русалками. Местные жители — восторг. Шашки, шахматы, греко-римская борьба, гиревики, ВИА, пончики, самовары, кокошники, Петрушка (Макс), учёный медведь, селянки, спонсоры, гаишники, День кино — творческая встреча населения с кинорежиссёром Петром Алексеевичем Денежкиным, лауреатом международных фестивалей в номинации неигрового кино».

—    Имею право!

Оживлённый разговор на фоне роскошного заката. Из двух спорящих виден и слышен только один — Петя Денежкин. Его оппонент загорожен «ЕрАЗом». Театр теней — Петин силуэт спорит с силуэтом микроавтобуса:

—    Неигровое кино — субъективная кинодокументалистика! Субъективная! Я художник, а не регистратор: имею право сгущать краски. Спрессовывать время. Трансформировать пространство. Организовывать ситуацию, чёрт побери! Жульничать, да! Главное, чтобы никто этого не заметил.

Оппонент молчит. Закат полыхает. Петин силуэт злится:

—    Кино —это иллюзия, ты забыл? Иллюзион, и ничего больше! Хочу и буду! И никто мне не запретит, ещё премию дадут.

Со знойными степями покончено. Сельский пейзаж средней полосы России, вид с горки. Вдали синяя река, вблизи старый деревянный зерноток с башенкой, вокруг него — будто взрывом разбросанные части сельскохозяйственных машин. По шоссе к селу катится белый микроавтобус, упорно именуемый в женском роде — «КИНОСЪЁМОЧНАЯ». В боковом окошке микроавтобуса чьи-то весёлые физиономии; озорники дружно крестятся на зерноток, как на церковь.

Муравьиная тропа проходит по порогу распахнутой двери. Муравьи бегут не дальше, не ближе — а по самому порогу от косяка до косяка и далее, в траву, они бегут двумя встречными потоками, перемешиваясь, сталкиваясь. Муравьи встревожены: над ними проходит людская тропа — огромные башмаки перешагивают через Муравьёв, но иногда наступают, и тогда — море крови, десятки увечных, жалкие угрозы небу оставшихся бойцов...

Потрясённый их трагедией Калачов сидит на корточках возле двери сельской гостиницы, свесив голову к порогу. Мимо него Михалыч и Власов в неодобрительном молчании таскают аппаратуру и пожитки из машины в гостиницу.

Затащив всё и заняв египетскими пирамидами два четырёхместных номера, Михалыч и Власов падают на койки и несколько минут лежат без движения. Затем Власов подаёт голос:

—    Ну что, Михал Михалыч, — тощаковую?

После непродолжительного раздумья Михалыч отвечает в тон:

—    А я бы, знаете, Константин Терентьевич, сопротивляться бы не стал.

Власов пружинисто вскакивает с постели, вытягивает из-под кучи вещей бутылку «Изабеллы», пару стаканов располагает на чемодане между койками и наливает вино: в каждый стакан на две трети. Выпивают молча, с наслаждением.

После этого Власов немедленно закуривает, а Михалыч задумчиво хрустит маковой сушкой.

—    Лепота.

—    Так вот и я о том же.

В номер влетает Петя Денежкин. Он драматически восклицает: