Дед умер молодым

— Ты, парень, с политикой пока не торопись... Вот подрастешь, тогда... А пока учись.

Володя учился и грамоте в начальной школе, и слесарным навыкам на механическом заводе Никольской мануфактуры, и игре на гитаре, которую приобрел на первые заработанные деньги. Часто собирались вокруг него сверстники в полутемном коридоре казармы. Распевали и старинные песни, еще родителями привезенные из подмосковных, рязанских, владимирских деревень, и злободневные частушки:

Тесно стало на земле,

Воюем с японами.

Они бьют нас по скуле,

А мы их иконами.

Старшие Барышниковы — отец с матерью — шикали:

— Ох, Вовка, попадешь ты в кутузку, погонят тебя по Владимирке вослед бедному Алешеньке...

Война между императорской Россией и императорской Японией, шедшая невесть в какой дали, становилась источником горестей для рабочих семей. По многим адресам поступали траурные извещения. В Орехово-Зуеве тем временем дорожали товары в харчевых лавках. Росла скученность в каморках. Новые корпуса казарм стояли недостроенные,— в солдаты позабирали многих строителей.

К той поре, как возвратился из Сибири Алексей и снова нанялся на прежнюю должность — складальщиком готового товара, Владимир сидел уже за конторским столом. При дружеской помощи бухгалтера Владимира Ивановича Будкина быстро освоил он специальность счетовода. А там вскоре перевело его начальство на должность еще более высокую, поручив учитывать паспорта поступающих на работу. Принимая от новичков фабричных «виды на жительство», он заочно знакомился со множеством людей. Проходили через его стол приезжавшие из Глухова, Твери, Серпухова, Егорьевска — отовсюду, где вчерашние хлебопашцы становились ткачами, прядельщиками. Проходили мужики, бабы из дальних и ближних деревень. Думалось: велика Россия, а нравы, обычаи всюду одни: в достатке живут только хозяева — захребетники.

Если уж о здешних ореховских хозяевах судить, то, конечно, Савва Второй лучше, чем покойный родитель его, Тимофей Первый. Конечно, это Савве Тимофеевичу к чести, что держится он запросто с фабричным народом. Однако еще неизвестно, как директор-распорядитель себя поведет, когда столкнутся лоб в лоб рабочие и пайщики, те, кто весь свой век горбатит у станков, с теми, кто привык доходы получать, эти самые, по-господски сказать, дивиденды...

Во многих вопросах надо было разобраться Владимиру, и он считал, что достаточно созрел для этого. И не ошибся. Алексей, вернувшись из ссылки, для начала пригласил Володю в трактир «Общества трезвости».

В трактире за стойкой хозяйничал некто, с виду весьма хмурый, пристально оглядывал входящих. Но рабочие знали, что половые тут из бывших фабричных, свои ребята, не доносчики. За столик к братьям подсели двое. Одного из них — в пиджаке и белой рубахе — ткача Степана Андреевича Терентьева, живущего на вольной квартире, Володя знал и раньше. Второго — высоченного дядю в косоворотке — видел впервые. Он назвался Федором.

— Из Москвы товарищ Федор,— представил Терентьев.— Послушаем его в воскресенье в лесу. А пока листовку надо переписать,— слышал я, Алексей Архипыч, рука у твоего братишки быстрая, легкая.

Когда паренек заулыбался, Терентьев добавил:

— Перепишешь не раз, размножить надо, понимаешь?

Распространять же листовки, которые Барышников-

младший переписывал три вечера подряд, поручили другим товарищам.

В воскресенье под вечер рабочие — и в одиночку, и группами — зашагали к берегу Клязьмы. Перешли реку по дощатым мосткам, потом по бревну переправились через быструю речушку Дубенку. За кустарником открылась поляна. Там уже горели костры, над огнем кипятились чайники. Играла гармонь, слышались песни.

Едва начали сгущаться сумерки, на пень, окруженный толпой, взобрался Федор. Предупредил собравшихся: если появится полиция — уходить через кустарник на Клязьму.

— Знаем, места нам знакомые,— послышались голоса.

Федор рассказал о потерях российских войск в боях

против японцев, о том, что поражения царской власти невольно благоприятствуют скорому началу революции, что пришла долгожданная пора всем рабочим быть готовыми к выступлениям против самодержавия.

Его слушали напряженно, согласно кивали головами. Когда сходка закончилась, к Володе подошла знакомая ткачиха, Елизавета Горячева, сунула листовку, ту самую, которую он переписывал собственноручно, и сказала:

— Вот... Прочти и передай, кому доверяешь...

Володя усмехнулся снисходительно:

— Передам, конечно, а сам-то ее наизусть знаю.

Придя домой, он спросил брата:

— Много ли бабы в политике смыслят?..

Алексей ответил:

— Это смотря какие бабы и в какой политике. А Лиза Горячева в нашей партии состоит. Старайся, парень, и ты заслужишь такую честь...

Владимир заслужил. В пятом году стал большевиком. В семнадцатом — солдатом Октября. В гражданскую — комиссаром Красной Армии. На фронте сложил голову¹¹.

Народ уже не безмолвствует