Дедушка

Мать среагировала немедленно. Плюнув на все распри, она написала дедушке, объяснив ему, скольких усилий ей стоило поместить детей в такое заведение. Ей нужна его помощь. Он должен поучаствовать в расходах на образование своих внуков во что бы то ни стало. Она суетится как белка, отправляет еще одно письмо мэтру Антеби, дедушкиному поверенному, добивается, чтобы вмешался директор лицея имени Шатобриана, который тоже отправляет Пикассо своего курьера. Он оставил для нас места в своем учреждении. Он ждет ответа.

И наконец ответ пришел:

«Свяжитесь с моим поверенным…»

«Два ластика… две линейки… два компаса… две книжки… две тетрадки…»

В маленькой библиотеке, где, по договоренности с дедушкой, состоялась наша встреча с его поверенным мэтром Антеби, мы выбираем школьную утварь. Два ластика, две линейки, два компаса, две книжки, две тетрадки. Мы не имеем права взять ничего сверх того, что указано в перечне на листке бумаги, который нам передали. Подсчитано все до миллиметра. Если нам понадобится что-то сверх того, мы обязаны спросить у священной особы — поверенного. В его руках состояние нашего дедушки. Его долг проявить бдительность.

Лицей имени Шатобриана — заведение элитарное, среди его учеников есть дети из весьма зажиточных семей, которых родители отдали сюда, чтобы спокойно заниматься своими делами — деланием денег, разводами, изменами, игрой на бирже. Дети с пожизненно солидными репутацией, именем, судьбой. Дети, брошенные папашами и в ожидании, когда семейный скипетр перейдет в их руки, проводящие уик-энды, а то и все каникулы в четырех стенах лицея имени Шатобриана.

Совсем как мы, они мастерски освоили искусство скрывать свою родословную. Совсем как нам, им стыдно быть сиротами с громкой фамилией. Но учителя не позволяют нам забыть о реальности. Для них большая честь, что мы представляем собой что-то вроде знати. Придет время, и они завопят: «Я учил истории, французскому языку, решал задачки с малютками Пикассо!»

Такие заслуги, кроме лавров академика, и сравнить-то вроде не с чем.

А между тем на этой неделе малютки Пикассо не смогли заплатить за спортивные костюмы, которые им рекомендовал приобрести преподаватель физкультуры. Чтобы купить их, директор должен испросить согласия мэтра Антеби, который обсудит вопрос с их дедушкой.

Ответ поступит через два месяца.

А на этой неделе малютки Пикассо были вызваны в кабинет директора. Он поставил их в известность о том, что, невзирая на многочисленные письма-напоминания, их дедушка все еще не оплатил два последних триместра. Совсем убитые горем, малютки Пикассо готовятся сказать об этом матери.

«Это меня не касается, — напишет она директору. — Обсудите все с Пикассо и его секретариатом».

Спустя еще два месяца плаза за обучение внесена на целый год вперед.

За обучение… но не за учебники, которые тем временем тоже нужно было приобретать.

Снова-здорово. Малюткам Пикассо осточертело быть козлами отпущения.

Прощайте, термос и телячье рагу, прощай, полуденный паек, съеденный по-нищенски, прямо в классе. В лицее имени Шатобриана была не общественная столовая, а целый ресторан, и в нем — белые скатерти и бездна всяких вкусностей.

Такое изобилие отбивало у нас аппетит.

Мне шестнадцать, Паблито семнадцать с половиной. Весной после завтрака ученики идут пить кофе на террасе забегаловки, что в двух шагах от лицея. Мы не можем составить им компанию. Они богаты, а мы — мы такие бедные. Сегодня после обеда у нас занятий нет, и они, конечно, пойдут в кино или, может быть, на каннские пляжи. Матрасы, пляжные зонтики, морские велосипеды, мятная водичка… У них есть карманные деньги, и они могут заплатить за все это сами.

Карманные деньги — мы о таком и не слыхали.

Иногда они приглашают нас на вечеринку или на яхту к чьему-нибудь отцу.

И нам приходится лавировать, изобретая причины для отказа от приглашения, принять которое нам нельзя.

— Нам не разрешают появляться в свете. Над нами очень серьезная опека.

Как им объяснить, что мать едва сводила концы с концами, отец забыл выслать это, черт его возьми совсем, вспомоществование, что мы — самая крошечная из забот самого богатейшего художника человечества?

Что правда, то правда. Над нами серьезная опека.

Бульвар Карно, вокзал, перегревшийся автобус и вот наконец виден Гольф-Жуан: обычная каждодневная жизнь, еще, быть может, пляж и наши портовые дружки. Они ни о чем не спрашивают. Они про нас все знают. Пикассо им неинтересен. Они и есть наша семья.

Глубоко внутри меня зрело ощущение, что свобода связана с бегством. Мне было нужно объездить мир. Названия заставляли меня мечтать: Сингапур, Мельбурн, Багдад, Калькутта. Я жаждала пространства и расстояний.