Дедушка

— Я люблю детей, и попозже, когда закончу медицинский институт, я хотела бы посвятить себя им. Если вы соблаговолите меня принять и оказать мне доверие, я сделаю все возможное, чтобы быть вам полезной.

Всегда и во веем лавировать, прижиматься к стенке, пытаться стереть родовое клеймо Пикассо, выслушивать саркастические замечания, гнуть спину на всяческих грязных мелких заработках, всюду стараясь понравиться. Нет, не начальникам, принимающим меня на испытательный срок, а детям, которые позволяют себя приручить и рассказывают мне о своих мечтах:

— Когда-нибудь я увезу маму в кругосветное путешествие. Мы не расстанемся.

— Когда-нибудь я научусь управлять локомотивом. Я стану железнодорожником, как папа.

Эти «когда-нибудь» полны надежд. «Когда-нибудь», которые терзают мою душу.

У меня нет никакого «когда-нибудь».

Этим летом все изменилось. В детских лагерях работы нет, зато нашлась временная работа в отделе бюро почтовых и телекоммуникационных связей Гольф-Жуана. Моя роль — доставлять телеграммы горожанам и отдыхающим; работа эта наполняет меня гордостью.

— У вас есть на чем ездить? — спрашивает меня принимающий на работу сотрудник, которому я называю себя.

— Да, конечно!

Я лгу, но лгать тоже нужно уметь. Я должна хорошо закрепиться на этой работе, тем более что согласились нанять и Паблито — сортировщиком почты, которая в этом сезоне приходит большими тюками. Бегом к продавцу велосипедов, я объясняю ему, в чем дело. Он соглашается продать мне в кредит «солекс». Первый взнос в конце июня, расчет — в начале октября. За испрашиваемую цену он, разумеется, проверит тормоза, поменяет ролики в моторе и отремонтирует переднее крыло. По рукам! И вот свершилось — я могу претендовать на звание телеграфиста, а Паблито становится служащим почтового отделения и совладельцем подержанного «солекса».

С толстой сумкой на ремне я объезжаю городские улицы, звоню в решетчатые двери, кричу в домофоны:

— Вам телеграмма!

Этим великолепным летом телеграммы, приносящие несчастье, редки. Обычно они возвещают о приезде родных, о чьем-то рождении, о событиях счастливых… и мне щедро дают чаевые, позволяющие сменить шины у нашего мопеда по имени Пегас.

И Паблито тоже счастлив. Он быстрее всех сортирует письма, раскладывает журналы, почту. Он чувствует себя ответственным. Щеки у него порозовели.

Каждую неделю мы отдаем все заработанное матери. По-нашему, это нормально. Надо иметь чувство локтя.

Мы и одежду всегда покупали, только посоветовавшись с ней, не помню, чтобы было иначе. Моего кутюрье — и кутюрье Паблито — звали «Призюник»[7].

Короткой юбки, хлопчатобумажной блузки, футболки и штанов из мешковины, которые мы отыскали в этом магазинчике, нам хватало на все лето. Мы носили их очень аккуратно. Они должны были прослужить нам до самого начала школьных занятий.

Воскресенье — скучный день. От пляжа и толпы лежащих купальщиков нас тошнило, а террасы кафе и стада туристов угнетали. Не имея ни средств, ни желания присоединяться к этой фауне, мы шли к себе и оставались в нашей комнате до самого понедельника. Отец так и не искал встречи с нами, поэтому мы были отлучены и от дедушки, которому в октябре исполнялось восемьдесят восемь. Паблито позвонил ему. Он попал на Жаклин.

— Кто вы?

— Его внук.

— Кто-кто?

— Я хотел бы поговорить с моим дедушкой.

— Но кто вы такой?

— Пабло.

— Пабло? Знайте же, молодой человек, что есть только один Пабло. И этот Пабло не может вас принять.

Она словно вонзила моему брату нож в самое сердце. Даже носить имя, которое ему дали, оказывается, было кощунством! Захватчик, вот он кто. Наглец. Салага. Презренный тип.

И голос Жаклин, пренебрежительно-кислый:

— Маэстро нет, но вы можете ему написать.

Сколько слез пролила я во время болезни, воскрешая в памяти письма, которые мы с Паблито писали этому самому дедушке, ни разу так и не удостоившему нас даже простым вниманием. Письма, которые Жаклин рвала. Письма, которые дедушка не распечатывал. Письма, в которых мы старались сказать ему, что могли бы его полюбить, помочь ему и понять его.

Неотправленные письма.

Письма, которые сводились вот к чему:

«Мы твои внуки, и ты нужен нам. Мы не хотим больше быть маленькими мартышками в гостях, прятаться за спиной отца, которого ты презираешь. Мы хотим видеть тебя одного, знать, о чем ты думаешь. Мы хотим, чтобы ты рассказал нам о твоем детстве там, в Малаге, о доне Хосе Руисе, твоем отце, и донье Марии Пикассо Лопес, твоей матери, от которой ты унаследовал имя, твой рост и глаза. Какой была твоя сестра Лола? А твой дядя Сальвадор, который тебе, новорожденному, выпустил прямо в нос дым своей сигары, чтобы вернуть тебя к жизни, когда акушерка уже было решила, что ты умер? А Мария де лос Ремедиос, твоя крестная мать, выкормившая тебя грудью, ибо твоя мама, донья Мария, была для этого слишком истощенной?.. Понимаешь, раз ты украл у нас папу, мы обращаемся к тебе, чтобы узнать о нашем генеалогическом древе, нашем позвоночном столбе? Чтобы строить настоящее, нам нужно знать прошлое. Расскажи нам о нем, дедушка.

Хоть один разочек, расскажи нам о нем, дедушка!»