Дедушка

Воскресенье, 8 апреля 1973 года. Как и каждое воскресенье, я на службе в хосписе Валлориса. Если не считать кучки горланящих в комнатах детишек, все относительно тихо. Только что пришла медсестра мне на смену. Мой рабочий день заканчивается. Сейчас я смогу покинуть свой пост.

У входа в хоспис — Паблито. Он приехал на велосипеде. Он бежит ко мне и выпаливает сдавленным голосом:

— Дедушка… дедушка! Он умер!

Дедушка — умер? Мне в это даже не верится.

— Не может быть, Паблито! Откуда ты знаешь?

— Сказали по радио. Он умер утром в одиннадцать сорок. Сердечный приступ.

Он переводит дыхание и добавляет, весь трясясь:

— Сердечный приступ в результате отека легкого. Так… так они сказали.

Я ошеломлена. Дедушка умер, так и не повидавшись с нами. Умер наедине с Жаклин в «Нотр-Дам-де-Ви». Умер в своей крепости.

В полном одиночестве.

По телевизору показывают жужжащий рой репортеров, ворота, ощетинившиеся колючей проволокой, полицейские автобусы, и звучит голос диктора: «Вчера, как нам сообщил его секретарь Мигель, Пикассо еще совершил прогулку по парку под руку с Жаклин Пикассо. Вдова не захотела нас принять. Она в глубочайшей депрессии. Семейный врач внимательно наблюдает за состоянием ее здоровья».

Нам надо предупредить отца. Паблито звонит в Париж. Голос на том конце провода отвечает ему, что отец уехал на Лазурный берег.

На Лазурный берег. Но куда?

Паблито обзванивает отели, в которых отец обычно останавливается. На четвертый раз консьерж отвечает, что он только что уехал в «Нотр-Дам-де-Ви».

— Попробуйте перезвонить вечером.

Нет его и вечером. На следующий день отец сам звонит Паблито:

— Похороны завтра, в самом узком кругу. Жаклин просила, чтобы никто не приезжал. Я тебе перезвоню.

Паблито взбунтовался. Он возмущается все сильнее. Он вот-вот разрыдается.

— Даже если придется идти на штурм, я увижу своего дедушку. Это мое право. Никто меня не удержит.

Я пытаюсь утихомирить его:

— Паблито, нас так давно не хотят там принимать. Ты ничего не добьешься.

Вопреки моим советам, в тот же день он садится на велосипед и едет в «Нотр-Дам-де-Ви». Звонок в дверь у парадного подъезда. Ответа нет. Паблито настойчиво звонит. Появляется сторож. Возле него две афганские собаки.

— Убирайтесь отсюда! — кричит он. — Сюда нельзя. У меня приказ мадам Пикассо.

Паблито упрям:

— А я приказываю вам открыть мне. Завтра хоронят моего дедушку. Я хочу с ним проститься.

— Проваливайте! — бурчит этот надсмотрщик. — Исчезните сию минуту, или я спущу собак!

С дьявольской ловкостью он выскакивает из-за ограды и отшвыривает велосипед Паблито в кювет.

За решеткой, задирая морды, надсадно лают собаки.

Внутри «Нотр-Дам-де-Ви» Пикассо спит в гробу, закутанный в черный расшитый золотом испанский плащ. У его изголовья Жаклин и отец.

Они ничего не слышали.

Лежа без сил в спальне, Паблито отказывается разговаривать, принимать пищу, видеть нас. Чтобы дать ему побыть одному, я спала эту ночь на диване в гостиной. Мать впервые проявляет сдержанность. Она старается этого не показывать, но я вижу, что со смертью моего дедушки у нее словно гора с плеч свалилась. Она больше не будет страдать, и, самое главное, мы больше не будем страдать.

— Почему, — шепчет она мне, — почему он довел себя до такого состояния?

Состояния, за которое частью и она несет ответственность.

Ален, всегдашний дружок, тот приятель, который помогал нам чинить шлюпку в наши счастливые дни, здесь, с нами. Тихонько войдя в комнату добровольного заточения Паблито, он проходит к его изголовью.

— Все в порядке?

— Все в порядке, — отвечает мой брат.

— Хочешь, поговорим?

— Нет, я бы лучше отдохнул. Мне нужно поспать.

Мать тоже собирается ложиться. Прежде чем оставить нас, она шепчет мне:

— Не забудь, завтра ты везешь меня в больницу, я должна сдать анализы.

Вечно эти анализы, после которых она чувствует себя здоровой и довольной.

До следующего раза.

Моя ночь полна кошмаров: дедушка и его глаза. Сверкающие, бесчеловечные. Глаза хищника. Из них словно брызжет пламя, это безжалостные глаза врага. И этот его смех. Необычный, сардонический, жестокий.

Вдруг я просыпаюсь в холодном поту.

Паблито спит там, в комнате.

Он так и не погасил ночник.

Среда 12 апреля, девять часов. Мой брат выглядит умиротворенным.

— Ты хорошо спал, Паблито?

— Очень хорошо, — отвечает он едва слышно.

— Я поеду заберу Мьенну из больницы. Тебе ничего не нужно?

— Все хорошо, Марина.

Я веду машину. Рядом со мной Мьенна. Она чувствует, что я не хочу разговаривать. Да и о чем разговаривать? О ее давлении? О ее холестерине?

Фонтонн, Антиб, Жуан-ле-Пен, Гольф-Жуан, авеню Жюльетт-Адам, путь к Рамп и, наконец, вилла «Ла Ремахо», где нас ждет Паблито. Я жму на педаль, проклиная красный свет светофора и все машины, загромождающие автодороги во время Каннского кинофестиваля.