Деды

Дед к этому времени был майором. А в 55-м пришел приказ – всем работающим «в органах» иметь не менее чем среднее образование. «А у вас, Тимофей Александрович, среднее военное…». Пришлось деду идти в вечернюю: трудно с точными науками, когда до часу ночи за бандитами гоняешься, а потом, пока светать не начнет – «учиться, учиться и учиться»: сбылось-таки завещание картавого в кепочке.

Дед пишет: «Иногда досадно было до слез!». Тем не менее большая часть домашней библиотеки собрана дедом: полные собрания и просто «сочинения». Он всю жизнь покупал книги. Знакомый смеялся: «Учись, учись, мы тебе этот аттестат положим в гробок…»

Дед же смеялся последним: он был единственным из 13-ти человек, ежегодно переходивший из класса в класс. Вскоре ему присвоили подполковника – и дедов знакомый понуро отправился в вечерку.

Как, наверное, вскоре радовалась бабушка, избавившись от повинности таскать дрова! Маленькая трехкомнатная хрущевка на первом этаже казалась раем, к тому же – колонка: наконец-то горячая вода…

Дед работал в Рязанском районе, когда в 1962 году снова пришел приказ: всему командному составу иметь высшее образование; не присваивать без него очередного звания. Дед отказался от «вышки». С чином полковника и ушел на пенсию в 60 лет (бабушка говорила, что он очень тяжело переживал свой уход, был полон сил и энергии). Если б мог он просто сидеть! Нет, никогда никаких «лавочек» у подъезда: они с бабушкой другие были.

Устроился вахтером – в штаб гражданской обороны, в типографию, потом стал в Драматическом театре старшим инспектором пожарных. Для меня последняя его работа оказалась «золотой жилой», ведь с десяти до тринадцати я пересмотрела весь репертуар театра; бегала за кулисы, а однажды мерила какое-то платье в костюмерной… Деда в театре любили.

…………

Фотографии, остались одни фотографии… И слово такое, затертое теперь – память. Высокие материи как бы приелись, люди снова хотят простоты: «любовь», «вечность» – сплошная абстракция, когда со старых снимков видишь эти глаза: в них всё – и счастье, и тщета; хотя, какая разница, как обозначить неуловимое?

…Вот 25-летняя бабушка в белой блузке: красиво уложены волосы, слегка подведены брови, и без того – темные…

Вот, будто бы, кадр предвоенного фильма: улыбающиеся деды в парке плечом к плечу, около клумбы: через три часа объявят войну…

Вот дом, где: цветы, низкий абажур, свисающий с потолка, старинное пианино, покрытое белой салфеткой, а наверху – плюшевый медведь, долго валявшийся потом на дачном чердаке: сейчас он прислонен к другому фортепиано…

Бабушкино лицо: прорезающиеся морщинки, мягкий взгляд (но все-таки – в упор), полуулыбка, пышная копна волос на голове…

Ах, если бы бабушку в свое время одеть! Как пошли бы ей все эти шляпки и шелка! У нее никогда не было французских духов, зато на редкость удивительная кожа: до старости бабушка не пользовалась кремами – не было необходимости. Когда я доросла до лет, способных к запоминанию, то увидела: как-то бабушка подкручивала волосы к приходу гостей. Она брала железную вилку, долго держала над огнем, а потом… «Бабушка, как тебе идет!» А потом – пироги, домашнее вино… В карты играли. И меня научили. В пять лет, наверное. Играли «в дурака» пара на пару: «деды» и мы с тетей Верой. Счет превышал два десятка: не помню, чтобы «деды» нам «поддавались» из-за моего малолетства: нет, честно все.

Однажды бабушка вспомнила: «Вот пойдем с дедом по молодости в гости… Я, бывало, выпью немножко, и – по столу танцевать на шпильках: ни одной рюмки не собью! Ты так можешь?»

Веселая была! Но, если что – кремень: пропорциональность нежности и жесткости создавали на редкость гармоничное сочетание.

В детстве казалось, будто бабушка никогда не устает – не помню ни одного вздоха, ни одной жалобы. Летними вечерами, на даче, она читала иногда нам, внукам, сказки – с неподдельным интересом, живо так… В старости бабушка ложилась спать с французскими романами, с «Анжеликой», Дюма, а днем слушала, как я обреченно бацаю по клавишам этюды Черни – и это ей не очень нравилось. А вот Моцарт, Чайковский, Шопен – да: у нее был какой-то врожденный вкус. Днем же – дела, дела, любовная лодка о быт не разбилась, плюс внуки, кошка с собакой, цветы… В квартире на Циолковского подоконники уставлялись фиалками – темно-синими, розовыми, белыми; на полке обязательно висела какая-нибудь «березка».

А дачные цветы! Флоксы, астры, магнолии, гладиолусы, тюльпаны, маки, люпин, анютины глазки, маргаритки, ромашки, хрустальные башмачки; даже ярко-рыжие «китайские фонарики!» И еще что-то забыла… Пионы! В июне они раскрывались, важно расправляя белое, розовое, бордовое нутро: пионы совершенно обалденны после дождя – с капельками воды в лепестках, с ползущим по стеблю муравьем…