Дефектная игрушка (СИ)

К подножию города, минуя поля бывшего родимого «общества», дивергент подходит к закату, который пахнет костром из железных мусорных баков. Город в затухающем дневном свете не вызывает страха и ужаса, он вызывает чёткое желание покурить.

Она поджигает «веселящую» папироску и запускает дымных ужей в конические колбы лёгких; дело остаётся за малым — дождаться химических реакций. Они накрывают её тяжёлым покрывалом к седоватой полной луне, выкатившейся из погреба горизонта. Серые коробки зданий молниеносно раскрашиваются в причудливые радужные цвета, будто откуда-то из тёмных подворотен понабежали граффитчики и опробовали новенькие баллончики с краской. Запах краски Элиза тоже чувствует, он сладко щекочет ноздри и пробирается к желудку, чтобы осесть в нём разноцветным, канцерогенным порошком.

А ещё жуткая боль в ногах, давящая на пятки растёртыми мозолями, мгновенно испаряется; если Лиза снимет с себя кожу, как какой-то водолазный костюм, это не принесёт ей никакого дискомфорта и не усилит боль. Вот оно побочное действие без мишуры и прикрас. Лиза не прочь двинуть в массы идею о легализации марихуаны, ведь она действует почти, как подорожник, только специализируется на внутренних болезнях; после финального теста она обязательно подойдёт к правящей элите Отречения и поделится своими мыслями насчёт лечебной травы.

Но пока Лиза блуждает по безлюдному городу светлячком, её выдаёт подожжённая сигарета, и напрочь забывает, какую миссию должна выполнить до полудня. Она приближается к волшебным, сказочным мирам, где киты ныряют в асфальт, как в мягкое желе, не разбиваясь о дно земли, и отдаляется от Ямы.

Чёрт с ней с этой Ямой.

Чёрт, однако, давно там.

В одном из гулких переулков Лиза проклинает себя за опрометчивые шаги по судьбе, она отчитывает себя за уход из миролюбивого «общества», которое даже после её предательства поделилось с ней своими запретными плодами. Она благодарно вгрызается в этот плод зубами, ощущает, как оно льётся млечным путём внутри раскроенного, разъёбанного тела; она вся сверкает, как звезда Антарес.

Утренний ветер, проходящий через форточку-рот Лизы, задувает горящие свечи кайфа где-то в районе предсердия; утреннее солнце поддевает тонкий слой сетчатки глаз лучевыми скальпелями и мордует лицо, заставляя окончательно выйти из «наркотического опьянения» Вселенной.

Город претерпевает заметные изменения в глазах дивергента, он так же сер и несвеж, а галактическая (не) реальность трансформируется в повседневную, земную. В Лизе заканчивается супермен, политик и аналитик, в Лизе восстанавливается, поднимается с колен неопытный неофит — всё растравляется по законным местам.

Девушка определят своё местоположение по дорожным указателям. Ей приходится выложиться по полной программе, чтобы найти Яму до того, как её объявят бесполым афракционником за неявку на финальный тест.

Порог общей спальни она переступает в шесть утра, так показывают часы на запястье спящего новобранца; с собой Лиза приносит цепочку грязных следов и запах мясных отходов. Она спешит отмыться от уличной копоти до того, как здоровые лбы мужского пола задрочат утренней спермой полы душа.

После омовения тела в прохладной воде, Лиза понимает, что путь до Ямы был исключительно на автопилоте, а уже у кровати энергетический рассол заканчивает свои целебные действия. Лиза принимает решение отравить рассудок ещё одной сигаретой, которая придаст ей сил продержаться ещё часов пять и уверенности в том, что смерть лучше жизни; в момент, когда стальная пуля будет вытеснять из неё угрожающего системе дивергента, она, наверное, будет управлять космическим кораблём и ловко шнырять между метеоритов.

Элиза находит надёжное убежище, где намеревается осуществить запланированное, и закрывает его на ключ, что опрометчиво оставлен в створке замка; в убежище есть неоновая барная стойка со стульчиками на длинных прозрачных ножках, стеллажи с горячительными напитками, зеркала в форме языков пламени и фотографии знаменитых бесстрашных.

Важно ли для неё, что она оказалась в баре Ямы? Вовсе нет, ключ-то у неё.

Лиза поджигает папиросу и снова впускает в себя скользкий серпентарий дыма.

Ей хорошо, пьяно и похуй на обстоятельства и растраченную в пустую жизнь; она крутится на стуле, а ей кажется, что на ржавой, покрытой забвением карусели в забытом Чикагском парке. Голые, изуродованные природными катаклизмами деревья в её полуснах стоят в цвету и прибивают смрадный алкогольный запах ароматами созревших яблок и апельсинов. Карусель разгоняется до немыслимых скоростей, и деревья, вросшие в зрачки пышными кронами, резко меняют окрас от антрацитового до жёлтого; когда деревья пылают алым заревом, в её арендованной кабинке появляется ещё один пассажир. Он темноволос, кареглаз и достаточно юн, чтобы отдать ему просроченную девственность.

— Хочешь выпить? — его дыхание скатывается по её волосам только сорванными ежевичными ягодами.

— Да, — её голос замедляет ход карусели.

— Это виски, — отмечает он и протягивает пыльную бутылку; на ней ещё свежи отпечатки его пальцев.