Деяние XII

Зрение медленно возвращалось к ней. Теперь она видела, что действительно лежит голой в гробу. Вокруг толпились те же ряженые, их, вроде бы, даже стало больше. Среди прочих костюмов Мэм с дрожью отвращения разглядела белые балахоны ку-клукс-клана. Само помещение было низким и тёмным – явно подвальным, куда её столкнули, как она предполагала, из внутреннего дворика. Освещалось оно свечами в нескольких канделябрах, да ещё факелами в руках братьев.

После слов мастера собрание загомонило, вновь раздались хохот и непристойности, градус которых неуклонно повышался.

– Ты должна рассказать этим благородным джентльменам все свои самые постыдные тайны. Все, которые ты помнишь с детства. И берегись утаить что-нибудь – мы это узнаем и участь твоя будет незавидной, – с фальшивым сочувствием продолжал наставлять её голос мастера.

– Не ради праздного любопытства мы хотим это услышать, но дабы испытать твою верность Ордену…

…А ещё – и она это прекрасно понимала – чтобы иметь материал для шантажа, который удержит язык неофита крепче любых запоров. Она была уверена, что всё ею произнесенное будет записано на диктофон.

Но столь же четко она осознавала, что обмануть это собрание и накормить его какой-нибудь ерундой не удастся. Достало бы сил скрыть главное, то, чего она не могла рассказать никому и ни при каких обстоятельствах – связь с Сахибом. А остальное… Да плевать ей!

В этот момент она почти воочию увидела глядящие в упор белые глаза, и ей действительно стало всё равно.

– С десяти до шестнадцати лет мне часто снилось, что со мной совокупляется отец, – равнодушно произнесла она в потолок. – Иногда я мастурбировала, представляя его лежащим со мной.

– Займись этим и сейчас, – велел несколько задрожавший голос мастера.

– Да, погладь киску! – почти завизжал кто-то из ряженых, кажется, «Дон Кихот».

Без слов она положила руку между ног и стала двигать ею. Теперь она была уверена, что её ещё и снимает камера. Но глаза Сахиба говорили ей, что она всё делает правильно.

Она монотонным голосом рассказала о подружке, с которой в детстве целовались и трогали друг друга в срамных местах, получая от этого странное, ни с чем не сравнимое удовольствие; о том, что в шестнадцать лет отец всё-таки осуществил её вожделения, принявшись лапать её, застав одну в комнате, но тогда ей стало неприятно и она молча посмотрела на него, после чего тот отстал и быстро ушёл, а она с тех пор перестала видеть его во сне. Вскоре после этого навсегда ушла из дома.

Она говорила, кому, когда и в каких позах отдавалась ради победы на конкурсе красоты; какова была работа на порножурнал, где она уставала так, что после окончания контракта около года не могла даже думать о сексе; и о том, как выглядели гениталии известного борца за права негров, который, как она выяснила, предпочитал «французскую любовь».

Рассказала и о тайных вожделениях зрелой женщины к чёрным юношам, а иногда – к маленьким чёрным девочкам.

Лишь об одном не сказала – о Сахибе. Может быть, ей удалось это потому, что их отношения были ближе не к любви, а к смерти.

К середине своей кощунственной исповеди – то ли от собственных слов, то ли от механических движений руки – стала ощущать нарастающее возбуждение. А может быть, восприняла его извне: оно буквально изливалось от замолкшей группы ряженых. В утробной тишине лишь раздавалось тяжёлое дыхание, да усиливался звериный запашок, какой витает в тёмном маленьком зале к концу порнофильма.

Осознав, что вот-вот её подхватит и завертит всеобщее неистовство, она разом ощутила мучительную пустоту и отвращение.

– Это всё, что я могу вспомнить, – произнесла устало.

– Этого достаточно, – глухим, чуть расслабленным голосом подтвердил мастер-патриарх.

– Теперь, согласно уставу Ордена, ты должна добровольно и с радостью отдаться тем братьям, кто этого пожелает.

Этого она не ожидала. Отчаянье разбило корку её спокойствия и рассекло душу. Она закусила губу, пытаясь удержать готовые хлынуть слезы.

Но была спасена.

– Досточтимый мастер, я протестую! – голос раздался из-под куклусклановского капюшона, и она с великим изумлением поняла, что говорит чёрный брат.

– Эту поправку к уставу Орден отверг большинством голосов.

Мастер недовольно замолк, но тут же продолжил, словно ничего не случилось.

– Теперь, достойная леди, тебя ждет причастие. Сядь.

Ещё не пришедшая в себя Мэм послушно села, и тут же на неё было вылито ведро вонючей грязи, залившей внутренность гроба и смешавшейся на её коже с потёками крови.

Мастер почти без замаха, но резко ударил её ладонью по щеке, которая сразу словно онемела.

– Так наказывают блудниц, – произнес он и отошёл.

Его место занял другой брат, который тоже отвесил ей пощечину, произнеся те же слова.

После пятого она перестала считать.

– Хватит, – раздался голос мастера, – помните, что перед нами леди.

Приказ был весьма своевременен: распалённые мужчины разрешали свое возбуждение в ударах и не стеснялись силы. В голове её звенело, она уже почти теряла сознание. Много дней после этого изводила тонны косметики, чтобы скрыть лиловые синяки.