Деяние XII

— Прошу простить, она нужна мне, — с холодной вежливостью ответил якудза. — Вы заплатили за нашего бывшего клиента, а другой клиент — за эту старуху. Мы — наёмники, мы участвуем в ваших сэнсо за деньги.

Пока он быстро произносил эти фразы, лицо Вдовы оставалось безучастным.

Но когда он закончил, губы её дрогнули.

— Журчанье ручья в ночи становится слышнее. Краски гор на закате становится ярче, — почти прошептала она.

Японец почтительно выслушал её и с поклоном перерезал старухе горло. Но ещё до этого сухонькая ручка, словно змейка, вылезла из рукава ципао, а непомерно длинные ногти, предохраняемые золотыми футлярчиками, слегка царапнули ниндзя руку.

Тот мгновенно отпрыгнул от трупа Вдовы, расширенными глазами глядя на наливающиеся кровью линии.

— Чёрт! — выдохнул он, захрипев, упал на пол, сильно забился, но сразу же затих.

Палыч потрясённо обвёл взглядом этот исполненный данс макабр: Цзи в луже крови, всё так же прямо сидящую Вдову — лишь подбородок её упал на грудь, словно старушка задремала, а крови из горла почти не сочилось — и лежащего ничком, с широко раззявленным ртом главу банды якудза с острова Хоккайдо, с которой имел дело давным-давно и которую использовал сейчас, чтобы разделаться со своим врагом.

В одно мгновение комната наполнилась быстрыми чёрными силуэтами.

— Оядзи умер, — произнёс Палыч, поворачиваясь к ним и сгибаясь в поклоне.

— Хаа! — чёрные фигуры склонились заметно ниже, чем он.

— Всё прибрать. Уходим, — скомандовал Палыч.

— Рёкай! — отвечали ниндзя.

15

Я его фигурку смерил оком,

И когда он объявил мне шах —

Обнажил я бицепс ненароком,

Даже снял для верности пиджак.

Владимир Высоцкий "Игра"

СССР, Ленинград, 17 июня 1984

Келья Ак Дервиша поражала всякого, кто входил в неё первый раз. Начать с того, что это была мансарда, уютно примостившаяся на крыше Обители. Мансарда с потолком из толстого стекла, так что днём в ней вовсю гуляло солнце (когда оно удостаивало визитом этот город), а ночью — луна и все звезды. Помещение было гораздо больше кельи любого наставника, не говоря уже о тех щелях, в которых ютились послушники. Больше всего оно напоминало студию художника, каковой и являлось: мольберты, свернутые рулоны холстов, палитры с засохшей краской, этюдники. И везде — картины, в основном, на военные темы. Хаос кровавого боя, бегущие в атаку солдаты, бешеная рубка кавалеристов, взрывы над окопами. На картинах были то служивые в русской форме конца прошлого века, то среднеазиатские и турецкие воины, то белогвардейцы и красноармейцы, то советские солдаты, вплоть до современных, явно написанных в Афганистане. А вот японские камикадзе второй мировой, какие-то африканские партизаны. Было и множество пейзажей — Средняя Азия, Китай, Япония… Все работы исполнены были мастерски, с каким-то сугубым реализмом, не вымученным социалистическим, а подлинным. Он облагораживал самые страшные сцены, поскольку было видно, что художник писал отрезанные головы, окровавленных людей и усеянные трупами поля не для того, чтобы эпатировать публику, и не ради ублажения извращённой фантазии, а потому что — так было.

Дервиш стоял у мольберта спиной к Мастеру и отрешенно махал кистью. "Будто дерется", — меланхолично отметил старый рукопашник. Действительно, движения батыря напоминали отточенные выпады многоопытного бойца. И картина тому соответствовала: два юных воина сцепились в смертельной схватке. Рельефно выступали вздувшиеся мышцы блокирующих друг друга рук, из которых торчали нацеленные на врага хищные клинки. Картина была драматична, но за реальной схваткой чувствовалось нечто большее, какой-то высокий символизм, грандиозное обобщение. Полотно уже сейчас дышало настоящей необузданной силой.

В этот момент художник прописывал лицо одного из бойцов, и с каждым взмахом кисти оно всё больше приобретало знакомые обоим батырям черты.

— По-моему, ты слишком беспокоишься за Отрока, — продолжил Мастер прерванный разговор.

Не отрываясь от картины, Дервиш мотнул головой.

— В такой ситуации мало беспокоиться невозможно, — возразил он глухо.

— У нас всегда ситуация, — пожал плечами Мастер. — Эта — не лучше и не хуже.

— Хуже, — коротко бросил Дервиш.

— Чем? Руслан пропал? Так найдётся. Поверь мне, мальчишка вполне способен постоять за себя. Он настоящий боец. Я мог бы сделать из него такое…

— Ты бы сделал… — проворчал Дервиш, дописывая что-то в фигурах.

Лицо второго юноши оставалось белым овалом.

— Только вот он для другого предназначен, — веско заключил батырь, кладя кисть и критически осматривая полотно.

— Клаб и Артель в Игре, — задумчиво произнес Мастер, тоже глядя на картину. — Это будет твой шедевр.

Художник пожал плечами и стал насуплено разглядывать какую-то незначительную деталь в углу полотна.

— Страшно то, что мы отпустили совсем ещё не готового мальчишку. Он даже не представляет, с чем может столкнуться, — проговорил он будто про себя.

— За год он подготовился лучше, чем другие за три, — возразил Мастер.