Деяния Диониса

Слово такое молвил Бромий - и ринулась дева,
Обуянна безумьем, дабы взглянуть поскорее
На жениха Актеона, сидящего с Лучницей рядом.
Так же, как ветер помчалась, прыжками огромными, в горы,
Разумом помутившись, Агава нагая: похищен
Ясный рассудок ударом бича беспощадного Пана,
И бессвязные речи с уст безумных срывались:
"Ополчусь на Пенфея ничтожного, пусть-ка спознает
Амазонку могучую, дочерь Кадма, Агаву!
Ибо полна я силы мужской, и коль пожелаю,
10 [11]
Голыми я руками обуздаю Пенфея,
Меднолатное войско низвергну дланью нагою!
Тирс у меня! Не надо мне ясеня, дрота не надо,
Сулицей виноградной низвергну я копьеносца,
Хоть и без лат я, но вражий латник будет низвергнут!
Потрясая кимвалом, трещоткою звонкогласной,
Сына Зевеса восславлю, не владыку Пенфея!
Дайте лидийские роптры, что медлите, Хоры святые!
Мчусь я к долинам и скалам, туда, где менады ярятся,
Где однолетки-юницы охотятся вместе с Лиэем!
20 [21]
Зависть, о Вакх, меня гложет к Кирене, что львиц убивала!
Бромия не оскорбляй же, страшись, о Пенфей-богоборец!
Бурно мчусь я по склонам, пока не войду в хороводы,
Эвия прославляя в пляске бурносвирепой!
Не удержать меня боле от празднеств вакхических буйных,
Возлюбила я вопли вакханок и почитаю
Диониса безмерно, потомка нетленного ложа,
Коего Дий высочайший омыл огнем своих молний!
Я ветроногою стану сопутницей Лучницы дивной,
Ловчие снасти возьму, за станок Афины не сяду!"
30 [31]
Молвив, вперед устремилась, новая мималлона,
Прыгая с воем по скалам в честь празднеств винодавильни,
Бромия величая, восхваляя Тиону
И призывая Семелу, жену высочайшего Дия,
Воспевая сиянье в брачных покоях перунов!
Пляски в горах закипели, вкруг скал завопили вакханки,
По равнине просторной, подле Фив семивратных
Слышались новые звуки, единогласно гремели
Клики и пляски, и песни на Кифероне лесистом;
Зашумели чащобы влажные, даже, казалось,
40 [41]
Веселятся деревья и слышится пенье отрогов!
Каждая дева спешила, покинув дом, в хороводы
Влиться под пенье авлоса, звучащее в скважинках рога;
Били бубны двойные, обтянуты кожей воловьей,
Дев безумя, гоня их из-под кровель домашних,
Понуждая к отрогам кинуться, к плясу вакханок!
Вот уж и стаей несутся бурноногие девы,
Бросив девичьи светлицы, с распущенными волосами,
Ткацкий станок Афины искусной сразу забыли,
Скинули покрывала, оставив их без вниманья,
50 [51]
К бассаридам явились, вакханки они Аони́и!
Храм воздвигнул Тиресий покровителю Вакху,
Ибо хотел безумцу противостать он Пенфею,
Гнев ужасный рассеять Лиэя неодолимый -
Только напрасен алтарь, когда пря́дево выпряла Мойра!
Вот к отцу Семелы взывает провидец премудрый,
Дабы принять участье в плясоводных обрядах -
Спотыкаясь неловко, пляшет Кадм престарелый,
Увенчав аонийским плющом белоснежные кудри,
Рядом пляшет Тиресий, хоть слаб ногами сей старец;
60 [61]
И притоптывает в честь мигдонийского Вакха
Весь хоровод фригийский вкруг уставшего Кадма...
Опирается старец рукою дряхлой о посох -
Кадма с Тиресием видя, старцев, средь хоровода,
Стал надсмехаться над ними Пенфей в нечестивой гордыне
"Что за безумие, Кадм? Что за демона ты почитаешь?
Кадм, отбрось этот грязный плющ с главы белоснежной,
Брось плющеносный посох обманщика Диониса,
Меч подъемли Онкайи Афины, дарующий разум!
О неразумный Тиресий, выбрось в поле на ветер
70 [71]
Сей венок нечестивый с висков седых, вместо тирса
Лавр божества Аполлона исменийский подъемли!
Стыдно мне и позорно кудрей сих белоснежных,
Что свидетельствуют о жизни долгой и славной!
Кабы не возраст почтенный, не седина своих кудрей,
Я бы на дряхлые длани надел крепчайшие узы,
Бросив тебя, не колеблясь, в каменную темницу!
Старец, ты повредился умом, оскорбляя Пенфея,
Ложный провидец, ты бога ложного чтишь неразумно,
Видно, прельстился дарами льстеца лидийского сразу,
80 [81]
Слитками золотыми реки златоносной из сказок!
Хочешь сказать, что Бромий принес виноградные гроздья?
Да! И вино пробуждает тягу людей к Афродите,
Возбуждает желанье у слабых к пролитию крови!
Ах, да походит ли видом сей бог на отца иль одеждой?
Зевс высокогремящий в златых одеяньях блистает
Средь богов, а не в грубой шкуре оленьей, и бьется
Медным дротом Арей, не тирсом в плюще да гроздовьем!
Нет и бычьих рогов на лбу Аполлона изострых!
Бог речной на Семеле не женился, и матерь
90 [91]
Богу речному сына рогатого не рожала...
Скажешь, что светлоокая дева, Афина Паллада,
Родилася в доспехе, с копьем и щитом появилась...
Что ж не подъемлет Бромий эгиду отца Кронида?"
И отвечал владыке Пенфею премудрый провидец:
"Гневаешься на Лиэя? Кронид же высокогремящий
Миру явил из бедра Диониса, могучий родитель,
Рейя вспитала младенца молоком материнским,
Только дитя народилось у матери милой, как сразу
Закалил его тело пламень перунов небесных;
100 [101]
Может только Деметра с богом Вакхом сравниться
Даром: она ведь колос явила, Лиэй же - гроздовье!
О, берегись Дионисова гнева! Ведь о нечестье,
Коли желаешь, могу я и быль рассказать Сикели́и:
Некогда тирсенийцы зыби морей бороздили,
Убивали купцов и грабили их достоянье,
На стада прибрежья овчие налетали!
Многие мореходцы почтенные стругов торговых
Гибель свою находили в пучине, безвинные жертвы.
Многие пастухи, отстаивая достоянье,
110 [111]
Были убиты, окрасив алою кровью седины!
Коли какой торговец или купец финикийский
Вез с сидонийских просторов пу́рпурные одеянья,
Тирсенийцы внезапно в море открытом являлись,
Грабили и набивали свои корабли достояньем...
Сколько же раз финикиец терял и товар, и богатство,
К сикелийской реке Аретусе влекомый в оковах,
Он, вдали от отчизны ограбленный, проданный в рабство!
Вот Дионис меняет свой облик, хитрость замыслив.
Он провел тирсенийцев! Мнимое принял обличье
120 [121]
Нежного юноши, чей подбородок железа не ведал,
С золотым ожерельем на шее, на кольцах же кудрей
Блеском сиял венец нетленным, неугасимым,
Изукрашенный индским каменьем и ярким смарагдом,
Что отражал сиянье зыбе́й зеленых пучины!
Пеплоса складки струились, Эос свет излучая,
Ибо окрашены были раковиной тирийской...
Мирно на бреге стоял он, будто желая на судно
Добровольно подняться. Они ж, соблазнившись, спустились
130
С корабля и пленили блистательного Тионы
Отпрыска, сняли одежду, сорвали все украшенья,
И заведя за спину руки, его повязали!
Но внезапно восстал он в истинном облике бога,
Лик прекрасный рогатый достал до самого неба,
Где облака несутся и из глотки исторгнул
Рев, как будто бы девять тысяч воев взгремели!
Корабельные снасти внезапно в змей обратились
И по палубе аспиды поползли, извиваясь,
Шип раздавался повсюду. Стремительно словно ветер
Вдруг корабельную мачту змей обвивает рогатый -
140 [141]
И зеленой листвою одевается мачта,
Став кипарисом могучим; из основания древа
Потянулись побеги плюща, уперлися в небо,
Сами собою взбираясь по ветвям кипариса.
Вкруг оплетаясь уключин вёсельных, закачались
Над зыбями морскими лозы и грозди, и листья!
А на корме, изливаясь бурнокипящей струею,
Благоуханный источник забил Дионисовой влаги!
Вдоль бортов корабельных запрыгали дикие звери,
Вдруг возникнув: взревели ярые туры свирепо,
150 [151]
И из пастей разверстых львы свой рык испустили!
Тирсенийцы от страха вскричали, и обуяло
Ярое их безумье... Цветы поднялися из зыби,
Пенные гребни хлестали стебли их, разбиваясь:
Распустилися розы словно в садах пышноцветных,
Киноварь лепестков их даже сквозь влагу блистала,
Лилии зыбь кропила брызгами... В этом смятенье
Мнились на зыбкой глади смарагдовые луговины,
Горные долы в чащах, заповедны́е поляны
Средь лесов, земледельцы на нивах, пастыри, овцы!
160 [161]
Мнились звуки свирелей пастушьих, сладко манящих
Вместе с пеньем согласным юношей звонкоголосых
И пронзительное звучанье ладных авлосов,
И посреди просторов соленых открытого моря
Мнилась суша земная... И с умом помутненным
Бросились, не рассуждая, прямо в пенные глуби
Тирсенийцы-дельфины! Обличьем преобразившись,
Из людей превратились они в зверей водоплавных...
Так что, дитя, опасайся гневно-коварного Вакха!
Скажешь: я силы могучей полон, в жилах струится
170 [171]
Кровь могутов, возросших из зубов исполинских!
Божьей длани беги ты Вакха Гигантоубийцы,
На тирсенийском прибрежье, на мысе скалистом Пелоре
Алпоса он ниспровергнул, сына земли, богоборца,
Бившегося с богами глыбами камня земного!
И никто из прохожих и не дерзал оказаться
Близ этих гор, страшася свирепства и рева могута...
Если же чужеземец шел по нехоженым тропам,
Коней бичом погоняя, то зрел его отпрыск Аруры
С гор и скопищем дланей схватывал вместе обоих,
180 [181]
Конника и коня, и сжирал их алчною пастью!
Часто на пастбищах жарких высокогорных лесистых
Долов овчее стадо пасшего похищал он...
Пан пеноспевный часто играть не дерзал на пастушьей
Складно сложенной дудке песни стадам и подпаскам,
Откликаться не смела на песни послушная Эхо...
Часто безмолвие древле столь говорливой беглянки
Сковывало уста, не смевшие следовать песням!
Сеял ужас в округе могут. Ни пастух там не смеет
Появиться, ни плотник гамадриад не печалит,
190 [191]
Сосны, сопутниц жизни дев, на мачты срубая
Корабельные, дабы струги плавали в море...
Все было так - но Бромий явился в эти отроги,
Потрясая эвийским тирсом, и на Лиэя,
Проходившего мимо, отпрыск огромный Аруры
Бросился, плечи горою свои как щитом прикрывая!
Камень был его дротом! Напал он бурно на Вакха,
Вырвав из почвы с корнем огромное древо, ясень
Или сосну, и метал свирепо их в Диониса!
Или же, палицей сделав ели ствол узловатый,
200 [201]
Бился, а вместо меча оборачивал комель оливы!
Только он целую гору вырвал до основанья,
Дабы метнуть, обдирая с камня древа и кустарник,
В ярости Вакх тирсоносный недруга ловко у мети л,
Алпоса лик огромный, могучеглавого воя,
Посередине... Вонзился ветвистый дрот и зеленый
В глотку сего могута, в полете быстро вращаясь,
Тут, у меченный малым тирсом изострым искусно
Замертво грянулся, дикий могут, в морские пучины
Ближние и всю бухту телом огромным заполнил!
210 [211]
И над сей тифаонской громадой волны сомкнулись,
Пенятся и дымятся над телом тлеющим брата,
Гасится огненный облик влаги прохладной громадой!
"О, дитя, берегися, как бы тебя не постигла
Участь тех тирсенийцев иль наглого сына Аруры!"
Молвил, но не убедил Пенфея. Уверенным шагом
Он в высокие горы вместе направился с Кадмом,
К пляскам присоединился... Со щитоносною ратью
Царь Пенфей остается воинственный, молвив такое:
"Слуги мои, во граде станем мы крепко, и в чащи
220 [221]
Выйдем, но все же доставим сего бродягу в оковах,
Дабы, поротый нами жестоко бичами, он женщин
Не опаивал наших зельем отравным до дури!
Дабы пал на колена, молящий! Мне же с отрогов
Приведите Агаву, детолюбивую матерь,
Что безумствует в чащах, кружится в пляске бессонной,
Хоть за пряди густые тащите безумную матерь!"
Так промолвил владыка. Соратники быстро пустились
В путь по отрогам лесистым, по чащам непроходимым,
След отыскать желая блуждающего Диониса.
230 [231]
Близ одинокой вершины с трудом они бога находят
И окружают повсюду тирсобезумного Вакха,
Бога хватают они, и связывают покрепче
Бромия длани, мысля, что Диониса повергли...
Вдруг он невидимым стал, и на пернатых плесницах
Взмыл в небесные выси - остались на месте безмолвно
Пораженные слуги, силы божьей страшася,
Ужаснулися гнева невидимого Диониса,
Робкие... Вмиг обратился бог в меднолатного кметя,
Буйного тура смиряет и за рога ухвативши,
240 [241]
Он предстал как дружинник верный владыки Пенфея
Перед ним, на бога ложного будто браняся.
Вот приблизился к трону поближе Пенфея-безумца,
Стал над ним надсмехаться жестоко и громогласно,
Говоря без улыбки в лице ужасные речи:
"Вот он, о скиптродержец, кто ранил нашу Агаву,
Вот он, желавший похитить и трон, и власть у Пенфея,
Вот этот зверь рогатый, обманно назвавшийся Вакхом,
Вот - вяжите же ноги притязателю-зверю,
Пусть роголобой страшатся главы, как бы он не сорвался
250 [251]
Не пронзил зтим рогом длинным кого перед троном!"
Бромий молвил такое, и становясь безумным,
Браннопоносные речи вскричал Пенфей нечестивый:
"Что же, вяжите скорее похитителя трона,
Вот он, враг моей власти, он алчет корыстно Семелы,
Он явился, чтоб трон отобрать у родителя Кадма!
Честь для меня - Диониса, рожденье тайного ложа,
Взять в оковы, его, что скрывается в облике зверя,
Коего как Пасифая, породила Семела,
Сочетавшися браком с роголобым супругом!"
260 [261]
Рек он, и приказал связать копыта покрепче,
Повелев сего зверя, вместо плененного Вакха,
В конское стойло свести и там привязать его к яслям,
Мысля, что это не тур, а сын нечестивый Семелы;
После толпу бассарид, опутав им длани веревкой,
Бросить велит в темницу, заперевши покрепче,
В темную яму большую, место для многих несчастных,
Где, как в стране киммерийцев, нет ни лучика света,
Стаю священных служанок Вакха, связавши им кисти
Кожаными ремнями, натиравшими пясти,
270 [271]
Ноги ж велел в оковы железные заковать им...
Но приходит и время плясать в хороводе священном -
И заплясали менады! И устремились вакханки
Бурно, взметнули руки и ноги в танце безумном,
И ремни соскользнули с дланей их невредимых,
И оковы разбились, едва только ноги забили
Оземь в ладе эвийском, разлетелися звенья
Кованые из железа, лишь только затеяли танец!
И разлилося сиянье по каменной мрачной темнице,
Все высокие своды высветив понемногу,
280 [281]
Пали сами собою затворы тюрьмы ненавистной!
Затрепетав и воспрянув, понеслися прыжками
С воплями бассариды, пену безумья роняя
С губ и страх наводя на стражу, сии же беглянки
Все до одной воротились в непроходимые дебри -
Вот уж одна умерщвляет тирсом целое стадо
Бычье, неистовой дланью рвет и кости, и мясо,
Шкуру от кровоточащей туши она отдирает;
Вот уж другая ветвями виноградными стадо
Овчее настигает и всех овец убивает;
290 [291]
Третья преследует коз... Омываются кровью вакханки
Сих несчастных животных, руками разъятых на части!
Вот вырывает третья дитя из родительских дланей
И на плечо сажает - держится прямо малютка
И улыбается даже, нисколько дитя не боится,
Только сидит спокойно, не падая в прах придорожный!
Вот открывает менада небриду мохнатую, дабы
Неразумный младенец млеком ее напитался,
Дева ж его напояет необычным напитком!
Многие бассариды львят отнимают у львиц,
300 [301]
Дабы своими сосцами вскормить зверенка тугими,
Вот иная изострым тирсом землю пронзает
Иссушенную, тут же бьет из недр сам собою
Ключ из земли каменистой винно-пурпурного хмеля,
А с вершины гранитной млеко струится обильно,
Белыми струями льется сверху на каменном ложе!
Эта змею на дуб забрасывает, и вкруг древа
Аспид чешуйчатый вьется вдруг плющом густолистным,
Гибким стеблем прильнувши к коре ствола векового,
Сим плющом, что как змеи кольцами вьется и гнется!
310 [311]
Вот бежит некий сатир и вспрыгивает на спину
Тигра, грозного зверя, хребет его он седлает,
Сделав дикого нравом смирным и даже послушным!
Вот и Силен почтенный вепря вдруг раздирает,
В воздух подбрасывая куски как будто бы в шутку;
Вот иной из силенов вспрыгивает мгновенно
На верблюжий загривок косматый без стремени, третий
На хребтину быка взобравшись, мчится и скачет!
Мчатся они по отрогам... В Фивах же лирозданных
Гражданам всем являет Вакх чудеса и знаменья:
320 [321]
Быстрой стопою несутся по улицам града вакханки,
Пена с их губ струится - стонут целые Фивы,
И языки огня все улицы охватили!
Содрогаются стены, и словно бы глотки бычьи
Исполинские створы визжат и ревут непрестанно!
Даже строенья огромные содрогаются града,
И начинают как будто трубы трубить из камня
Вакх не умерил гнева; и глас божества несется,
Поднимаясь над градом до семислойного неба -
Словно бык обуянный яростью мык испускает
330 [331]
Обезумевшего владыку Пенфея он гонит
Пламенем, освещая светом дворец, а по стенам
Словно струясь побежали язычки, пламенея,
Огоньков: над одеждой царской уж пламя сияет,
Пеплоса не опаляя, не плавя златых украшений,
Только бегут по складкам смарагдового оттенка
Вот уж над ним заплясали искорки, кинулись в ноги,
Поднялися до чресел и на́ спину взобралися,
Вот на затылке трепещут, вот уж в подбрадье мерцают;
(Часто божественный пламень жарко сияет над ложем
340 [341]
Геей рожденного мужа, но не сжигает покровов,
Рассыпая лишь искры, плящущие над тканью...)
Видя огонь самородный, Пенфей рабов призывает
В страхе, велит водою залить пугающий пламень!
Пусть, говорил он, погаснет огонь столь жаркий и вольный
В доме, политый обильно зло отвращающей влагой!
Опустошили слуги округлые все сосуды,
Лили влагу струями изобильными всюду,
Воду нося прилежно и огонь заливая:
Только труд бесполезен, бессильна источников влага,
350 [351]
Струи, что в пламя лилися, делали пламя сильнее,
Жарче и ярче, чем прежде... Всюду рев раздавался
Словно бы тысяч и тысяч глоток бычьих свирепых,
Мык заглушал ужасный всё в покоях Пенфея!