Действительность. Том 1

Мы в полной мере осознаём наш произвол и нашу доминирующую волю, как по отношению к самим себе, так и по отношению к «неживому» миру. Но ведь так же чувствуем произвол этого мира по отношению к себе. И все наши критерии, и оценки в этой плоскости умопостижения, опираются на собственную латентно заинтересованную воззренческую парадигму, как на некую представляемую нами абсолютную истинную оценку мироздания. Но дело всё в том, что так же как мы смотрим на мир со своей стороны, – мир смотрит на нас со своей. И вся невозможность объективного воззрения остаётся таковой в силу, прежде всего того, что мы не имеем никакой возможности посмотреть на себя и на мир глазами стороннего наблюдателя, – посмотреть, так сказать с «той стороны». Мы словно на «суде Линча», судим мир и принимаем во внимание только одну из сторон. Неважно обвиняем, или благословляем его в данную минуту. И потому все критерии наших оценок, это критерии только «этой стороны». А значит, не имеют абсолютной объективности, не несут в себе идеальной легитимности для истинности собственного суждения.

В чём же принципиальное отличие «живой ткани», от «неживой»? – Вот вопрос из вопросов! При всей кажущейся простоте и очевидности, на самом деле не имеющий своего разрешения. Если отбросить общепринятый догматический взгляд на мир, то абсолютно достоверно никто и никогда не ответит в чём принципиальное, то есть вне формативное, субстанционально-фундаментальное отличие этих противопоставленных нами монад действительного бытия. По этой же причине нет никакой возможности провести достаточно чёткие границы. Ибо всегда и всюду одно вытекает из другого, и втекает в первое. – «Змея, поглощающая свой хвост». Этот древний символ, как нельзя лучше иллюстрирует отношение «живого» и «неживого» в нашем мире.

Невероятная гибкость «живой» структуры, её функциональная приспосабливаемость, её антиинертность, в сравнении с другими относительно грубыми структурами, – вот единственный аргумент, в пользу её принципиального отличия от «неживой». Но и фундаментальность этого отличия, как чего-то, что является прерогативой сугубо «живого», также вызывает сомнение. То, из чего мы как форма состоим, – «углеродные цепочки», – невероятно гибки в своих соединениях, своих сочетаниях и в своих образованиях. Невероятно приспосабливаемы к внешним условиям, синтетичны, и форма–эстетичны, то есть гармонично упорядочены. Но и это так же в известном смысле вопрос нашего восприятия действительности, вопрос формы пребывания, самоощущения и самоидентификации себя в пространстве и во времени. Ведь гибкость, это всегда по отношению ко времени, и в связи со временем. Как всякая объектарность, всегда по отношению к пространству, и в связи с пространством.

Я – живу. – И это самый веский аргумент. Он же, – единственный, предъявляемый для разумного рассмотрения. Но его достоверность, есть лишь достоверность моих чувств, и не более того. Его достоверность есть утвердившийся палеокреоцентризм.

Любой аргумент в пользу того, что те или иные характеристики «живого», принадлежат только «живому», и что они абсолютны, тут же вызывают сомнение, как только ты начинаешь смотреть на вещи чуть глубже, и не предвзятым взглядом. Вся устоявшаяся и закрепившаяся основательность живого, – рассеивается, словно утренний туман.

Способность мыслить? Но мы знаем, что не всякому «живому организму» дана эта функция. Способность к регенерации и к само воспроизводству? Но это так же не является собственной способностью «живого», и абсолютной прерогативой «саморегулирующихся систем». «Чувственность»? А это, вообще абсолютная субъективность, и не имеет в себе ничего того, что можно было бы отнести к неоспоримым аффектам природы, так как в ней нет собственных критериев, как только относительных и сравнительных. Ведь даже определение цвета или запаха, всегда выдаётся нами, как нечто лишь сравнительное, и никогда само по себе. Реакция на раздражение? Аналогичные реакции происходят и в «неживой» природе, только в своих временных и своих структурных плоскостях. И так далее и тому подобное…

Наконец – произвол воли, дающий ощущение свободы, – Абсолютная иллюзия! И вот мы подошли к самому краю, и упёрлись в единственную прерогативу «живого» – в иллюзию, как единственно возможную отличительную особенность «живого». Круг замкнулся. Иллюзия, – единственная монада присущая только «живому». Она же определяет и положение «живого», как чего-то сверхсущного.