Действительность. Том 3

Всякое чередование, как я упомянул чуть выше, обязательно должно привести к повторению, какой бы цепь этих чередований, не была длинной. Потому, что на самом деле абсолютно прямых бесконечно длинных линий в природе – не существует. Потому, что всё уходящее вдаль, – обязательно возвращается. Потому, что как из нашего мира действительности, нельзя ничего извлечь, или отнять, а также добавить, или привнести, так из вечности невозможно что-либо извлечь или в неё привнести. Вечность не имеет продолжительности, не имеет ни начала, ни конца, и потому не может ни приходить, ни уходить. И всё, что в ней существует, – существует всегда.

И когда я говорю, что каждая наша секунда вечна, я имею в виду не только то, что она бесконечно повторяется, но и то, что она никуда и не уходит. Это мы проходим мимо неё, а не она проходит мимо нас. Здесь таится сам парадокс времени, который и вводит нас в заблуждение. Если бы время само по себе действительно текло, (в чём абсолютно уверен наш рассудок), то в этом случае, мир на самом деле мог бы иметь бесконечное число вариаций, и существовали бы прямые линии, уходящие вдаль, и никогда не возвращающиеся. И в этом случае мы и наш мир, действительно мог бы существовать единожды, и никогда не повторяться. Но дело в том, что само в себе время – неподвижно. Не бытие вокруг нас течёт, но мы проходим по коридору, по «норе», которую выкапываем в монолитном неподвижном бытии вечности. Великая иллюзия действительности! Она обманывает нас, и даёт тем самым надежду, – эту великую Терпсихору существования.

И в этом смысле бесконечно существующая уходящая вдаль действительность, такая же нелепость, как и действительность, – существующая единожды. Мир – делим до бесконечности, и в тоже время не делим вовсе. Если бы наша жизнь заканчивалась здесь и сейчас, то она никогда бы и не начиналась. Без вечного возвращения, – нет и быть не может никакого начала. То, что существует, – существует всегда.

Все объекты действительности, все формы и коллизии мира, имеют одну замкнутую на себе форму и последовательность. Они неизменны – в бесконечности и вечности. Будь иначе, и самой вечности и бесконечности не существовало бы вовсе. Ибо только в собственной абсолютной замкнутости, как вечность, так и бесконечность, могут иметь метафизическую определимость, то есть собственное трансцендентное относительное бытие. Опять же всё ту же – определимость. Ведь даже на этих, выходящих за пределы всякого разумного осмысления сверх трансцендентных полях, наш разум всё же черпает из собственного колодца, и руководствуется всё тем же законом власти. Ведь все эти антитезы, хоть и вызывают запредельные впечатления разумного, но всё же правомерны только в рамках пространственно-временного континуума нашего разумения. И главная причина не доверять истинности собственного разумения, гнездится в недоверии холодного рационально-трансцендентного разума, к главенствующим посылам нашего, имеющего корни инстинкта, идеального разумения, и питающего неверие к его уходящим за горизонты, бесконтрольным воззрениям. Но всё же на глубинном уровне, когда наш идеальный разум провозглашает, что авангардом во всяком мышлении, всё же выступает фантазия, наш холодный рационально-трансцендентальный разум находит в этом резон, и соглашается. Так происходит редкостное явление, – синтез противоположностей, образующий нечто вроде «шаровой молнии» в нашем разуме, выводящей всё наше мышление за пределы всякого опыта.

Как происходит великая ипостась наслаждения разума собственными способностями и собственными возможностями в его тончайших отделах. Наслаждение собственными возможностями, то есть, по сути, удовлетворение всё той же властью, но уже более изысканного, трансформированного в возвышенные области, сознания. Стремление тонких формообразований идеального, его «трансцендентного либидо», стремящегося обладать миром и действительностью, (где собственно и начинаются всевозможные склонения феноменального мира), находит своё самое высокое место на пиках фантазии, в горах запредельных мечтаний с разряженным воздухом идеализма. Жаждущая обладать действительностью наша фантазия, не имеющая непосредственного доступа к таковой, создаёт эту действительность сама для себя, рисует фантомы собственных воплощений, и в полной мере наслаждается собственным искусством, меняя формы бытия, поворачиваясь и прикладываясь к нему, то с одной стороны, то с другой. А подчас, в своём необузданном стремлении доходит до извращения, выворачивая всё и вся наизнанку.