Действующие лица (сборник)

1. Обстоятельства

Ни ума, ни сил, ни денег,

Вечный пленник и должник,

Сам себе иноплеменник,

Хлопотун и озорник,

Стал астеник, неврастеник,

Опечалился и сник.

Сник, ушёл в свои заботы,

В помрачения свои:

То нахлещется до рвоты,

То наврется до статьи,

То махнёт за две субботы

Сто листов галиматьи.

Сто листов – и все про то же:

Про иметь и не иметь,

Про засиженное ложе,

Про непрожитую треть,

Не сулящую… О, боже!

Остаётся умереть.

Умереть. Унылый гений

Новизною не дарит.

Дух былых проникновений

Над болотами парит.

Ошарашенный Евгений

«Кыш» кумиру говорит.

2. Последнее

Не ущербным юнцом с деревянным лицом

(В некрасивой забаве замечен отцом),

Не задорным слепцом, промышлявшим словцом

(Чей фригийский колпак оказался чепцом),

Не мохнатым самцом, голова – огурцом

(Бедолагу судьба долбанула торцом),

Не ура-молодцом, эталон-образцом

(Оказался дельцом, занимался фарцом) —

Просто голову в грудь упираю,

Умираю, пора, умираю.

Просто вдруг померещилось: лёг и не встал.

Ни стыда, ни досады, ни страха – устал.

За сто лет упражнений листа не сверстал.

Промотал свою душу впустую – устал.

Проплясал в балаганах, в кустах просвистал,

Прошутил, прокутил, пролоскутил – устал.

Коленкор на венец, из дерьма пьедестал —

Вроде нажил немного, а как я устал.

Прячу зубы, глаза убираю,

Умираю, пора, умираю.

Эти строки – последняя проба пера.

Ни стыда, ни досады, ни страха – пора.

Проповедовать пользу мы все мастера,

Да себя-то обманывать скучно – пора.

Среди прочих ещё зазияет дыра.

Всё не вечно. Особенно люди. Пора.

Что ж, легенде исхода, как щам топора,

В пересказе достаточно. В общем, пора.

Все куют. Моя кузница с краю.

Пламя гаснет. Пора. Умираю.

3. Разговоры

Вы слышали? Погиб. В расцвете лет.

Причина не ясна. Пока гадают.

Самоубийство. Все уже рыдают,

А вы ещё не знаете. Привет.

Вы слышали? Он умер. Вовсе нет —

Обычная амурная интрига.

Не выдержал. Мы все во власти мига.

Во вторник погребение. Привет.

Вы слышали? Он мёртв. Какой-то бред.

Мы в прошлый понедельник вместе пили.

Я так его… Мы так его любили.

Мы так его… Я так его… Привет.

Вы слышали? Чудесный был поэт.

Два мальчика и два рубля на книжке.

Нет, вроде не поэтому. Нервишки.

Вот так и мы когда-нибудь. Привет.

4. Посвящение

Пылает лоб. Надсажена гортань.

И словно перечёркнутые главы:

Попытка мятежа, желанье славы,

Молвы неубедительная дань.

Ты, верно, понимал, что дело – дрянь,

Что позади последняя застава,

Что на листе последняя октава.

Глоток – и цепенеющая брань.

Мой мальчик, мой воробушек, прости,

Что я была тобой неуловима.

Что эту боль, промчавшуюся мимо,

Уже не утолить, не отвести.

В герои драмы рвётся травести,

Говоруна пленила пантомима.

Но обращать поэта в пилигрима

Бессмысленно. Судьбы не провести.

А небосвод бездонно голубой.

И смерти нет. И по любви на брата.

И праведник с лицом дегенерата

Пегаса погоняет на убой.

Пусть моралисты лгут наперебой:

«Безумен шаг! Немыслима утрата!»

Но мудрое достоинство Сократа

Тебя хранит за гранью. Бог с тобой.

5. Монолог вдовы

Ты сплоховал. Тебя и твой талант

Зарыли в землю. Шлюхи откричали.

Судебный врач и серый лейтенант

Мне алиби оформили в печали.

Теперь ты память, мистика, трава.

Сверчок запечный, дудка крысолова.

А я, твоя законная вдова —

Куда деваться? – жить пытаюсь снова.

Ты другом был. И ты не делал зла.

Сулил охотно золотые слитки.

А я твой дом скрипела, но везла

С достоинством и грацией улитки.

Ты светоч не менял на колбасу.

В забавах был восторженней дебила,

В душе моей, как в собственном носу,

Орудовал. А я тебя любила.

И вот одна. Унижена. Пуста.

Бесцельно ворошу твои бумаги.

Пронзают мякоть каждого листа

Бенгальские огни, шампуры, шпаги.

Заметки. Письма. Опыты. Стихи.

Молитвы. Клятвы. Жалобы. Упреки.

Всё станет грудой пыли и трухи

В довольно незначительные сроки.

Трухи и пыли. Праха и золы.

И чем скорее, тем, должно быть, проще.

Что делать, в горе все немного злы.

Тем более когда в наследство – мощи.

Прощай, мой милый. Для твоих детей

Твой выкрутас последний даже кстати,

Скорей избегнут каверзных сетей,

В которых ты и сгинул в результате.

Прощай. За гробом, говорят, покой

И все равны: мерзавцы и герои.

Лицо не му́кой выбелю, муко́й,

Как потаскуха на руинах Трои,

Цинично отбывающая роль,

Привычно дожидающая зверя…

Прощай. И если есть на сердце боль,

То имя ей – обида, не потеря.

6. В издательстве

– Вы – редактор такой-то? – Пожалуйте, к вашим услугам.

Проходите, садитесь. Простите, с кем выпала честь?

– Вы, конечно, слыхали. Я был отошедшему другом.

– Да, слыхал. Сожалею, но не удавалось прочесть.

– В этой папке стихи. Вероятно, получится сборник.

– Вероятно? Ну-ну. Отчего ж он у нас не бывал?

– Он застенчивый был. И к тому же ужасный затворник:

Дом и служба – и всё. – Выпивал? – Иногда выпивал.

– Значит, так, позвоните мне где-нибудь после второго.

Откровенно скажу, обнадёжить пока не могу.

Стоп. Минутку. Алло! Дорогой, неужели?! Здорово!

Здесь, сидит предо мною. Ну что ты, я вечно в долгу.

Да, принёс. Постараюсь. Вы были знакомы? Откуда?

Да, конечно, ужасно, такой молодой – и умолк.

Я сказал – постараюсь. Нормально. У дочки простуда.

Ну спасибо. Звони. Обещаю, ведь это мой долг.

Значит, так, позвоните мне где-нибудь через неделю.

С интересом прочту. Говорите, хороший поэт?

Стоп. Минутку. Алло! Александр Ильич?! Неужели?!

Здесь, сидит предо мною. Принёс. Постараюсь. Привет.

Значит, так, позвоните мне завтра. Начнём без оглядки.

Стоп. Минутку. Алло! До второго я занят. Пока.

Александр Ильичу передайте: всё будет в порядке.

Рецензента найдём. До свидания. Жаль чудака.

7. Сороковины

Сорок дней. Оболочка в болоте. Душа в эмпиреях.

Звёзды щёлкают клювами. Демоны ржут в батареях

Отопленья центрального. Траура нету в помине.

Собираются гости для самой последней амини.

Жизнь и смерть разделились. Зловещая тень крестовины

Рассосалась. Уже попривыкли. И сороковины

С именинами схожи поэтому. Шумные гости

В основном о насущном. И лишь иногда о погосте.

То есть повод, конечно, унылый. Однако напитки.

Сквозь глазницы уже заблистали свинцовые слитки,

Пробренчал анекдотец, скользнуло словцо с подковыром,

Отлегло и ушло. Поминанье закончилось пиром.

Сорок дней. Поусохли. Приплакались. Приноровились.

Сорок бед не избыть. Бедолаги и раньше травились.

Потужили натужливо. Желчью живых покропили.

Да и в стороны. К дому. Как будто бы их торопили.

Словно каждый почувствовал вдруг, как тиранит жестоко

Туповатое темя ему запредельное око,

И на полузахлёбе, на трёпе, на полунамёке

Ощутил, как мизерна удача, как ветрены сроки.