Дейзи Джонс & The Six

Род: Я оттащил Карен в какую-то комнатку за кулисами. Кто-то сцапал покрепче Грэма. В общем, развели их подальше друг от друга.

Грэм: Я пытался найти Билли. Хотел поговорить с ним, мне требовалось выговориться. Наконец я нашел его в вестибюле отеля, куда мы вернулись после концерта, и сказал:

– Чел, мне нужна твоя помощь.

А он меня сразу отбрил. Сказал, что у него нет времени.

Билли: Камилла с Джулией пошли наверх по лестнице, а я побрел обратно. Я стоял в вестибюле отеля, не зная, что собираюсь делать. У меня столько всего крутилось в голове. А потом, даже не отдавая себе в том отчета… [вздыхает] …я направился к тамошнему бару. Я шел словно нехотя, едва передвигая ноги, чтобы заказать себе текилы. У меня возникло дело. У меня появилась цель. Я шел в бар купить что-нибудь выпить. И тут меня нашел Грэм.

Грэм: Он меня просто отфутболил. Я сказал ему:

– Это очень важно. Хоть раз, прошу тебя. Мне надо с тобой поговорить.

Билли: Я не способен был ни на что другое, кроме как сосредоточиться на том, что делаю в данный момент. Некий внутренний голос звал меня вперед и велел купить текилы. Это я и собирался сделать. Я не готов был помогать кому-то еще. Я не способен был ни на что и ни для кого.

Грэм: И вот я стою в вестибюле, понимая, что выгляжу сейчас так, будто я уже на грани фола. И я почти готов расплакаться. Но не плачу. Плакал я в своей жизни, пожалуй, не больше пары раз. Один – когда матушка умерла в девяносто четвертом, а другой…

Дело в том, что мне в тот момент позарез нужен был брат. Мне нужен был мой брат.

Билли: Он схватил меня за рубашку и заявил:

– Притом, сколько всего я сделал для тебя за всю нашу жизнь, у тебя не найдется каких-то долбаных пяти минут, чтобы со мной поговорить?!

Я отвел его руку и велел уйти. И он, естественно, ушел.

Грэм: Не следовало мне проводить столько времени со своим братом. Просто не следовало этого делать! Не стоило спать с участницей группы, не стоило работать с родным братом – и много всякой другой хрени, которую мне не надо было делать. И будь у меня возможность все переиначить, я бы построил жизнь совсем по-другому.

Карен: Я вернулась в отель, захлопнула дверь номера, села на кровать и расплакалась.

Уоррен: Мы с Эдди, Питом и Родом раскурили после концерта по косячку. Больше никого из наших не видели.

Карен: Потом я пошла к номеру Грэма и постучала в дверь.

Грэм: Я понял, почему мы не могли бы завести ребенка. Действительно понял. Но все равно чувствовал себя очень одиноко и тоскливо. Я словно остался наедине со своей потерей. Я был единственный, кто понимал, что мы с Карен лишились чего-то очень важного. И я единственный об этом скорбел. И из-за этого так злился на нее.

Карен: Он открыл, а я стояла за дверью и думала: «Зачем я вообще сюда приперлась?» Мне нечего было ему сказать, чтобы что-то исправить.

Грэм: И почему она не способна была проникнуться тем будущим, что видел я!

Карен: Я ему сказала:

– Ты просто меня не понимаешь. Ты все ожидаешь, что я стану той, какой никак быть не могу.

– Ты никогда не любила меня так, как я, – ответил он.

И мы оба понимали, что все сказанное – правда.

Грэм: Что теперь нам было делать? Разве после этого вернешься к прежней точке?

Карен: Я подалась к нему, крепко прижалась всем телом. Поначалу он меня даже не обнял. Не обхватил, как обычно. Но потом все же прижал к себе.

Грэм: Она казалась такой горячей в моих руках. Но почему-то я четко помню ее ледяные руки. Не знаю, как долго мы простояли так у двери.

Карен: Порой я думаю о том, что на месте Грэма, может быть, хотела бы ребенка. Если бы я знала, что кто-то другой будет его растить, откажется от своей мечты, принесет себя в жертву семейному очагу и станет сидеть дома и за всем следить, а я буду уезжать и заниматься тем, чем мне хочется, и возвращаться по выходным… Тогда, глядишь, я тоже захотела бы ребенка.

Хотя не уверена… Я по-прежнему сомневаюсь, что могла бы этого захотеть.

Пожалуй, главное, о чем мне хочется сказать… Я вовсе не сердилась на Грэма из-за того, что он меня не понимал. И, по большому счету, не думаю, что он так уж сильно злился на меня, потому что мне хотелось совсем иного.

Грэм: Мы причинили друг другу сильную боль. И в этом я больше всего раскаиваюсь. Это самое мое большое сожаление в жизни. Потому что я любил ее всем сердцем, всей душой. И даже сейчас какая-то частица меня по-прежнему ее любит. Но есть еще и другая частица, которая никогда ей этого не простит.

Карен: Даже сейчас говорить о нем – все равно что бередить затянувшуюся рану.

Грэм: В ту ночь, уже ложась спать, я понял, что не смогу больше играть с ней в одной группе.

Карен: Мы не могли дальше изо дня в день находиться друг с другом рядом. Может, люди более сильные, чем мы, и смогли бы. Но у нас бы это не получилось.