Дейзи Джонс & The Six

Билли: Мне трудно точно сказать, что именно я понял и когда. Все это… как-то перемешалось у меня в голове. Наверное, это вообще не поддается анализу. Что произошло, когда и почему я сделал то, что сделал… Все это лишь запоздалые суждения. Но я отчетливо помню белое платье Дейзи. И волосы, собранные в высокий хвост. У нее в ушах сверкали огромные кольца. И руки, как всегда, в браслетах. И прямо перед тем, как мы начали петь, я взглянул на нее, и мне кажется – и я действительно так считаю, – кажется, я подумал тогда, что это самая прекрасная женщина, какую я только видел в своей жизни. Так иногда многое в жизни воспринимаешь острее… Я хочу сказать… что начинаешь намного полнее и острее оценивать людей, когда они скоро исчезнут из твоей жизни. И мне кажется, я тогда уловил, что скоро она для меня исчезнет. Я почувствовал, что она уйдет. Даже не знаю, как я это понял. Или мне только показалось, будто я это понял? Скорее я и сам не знал. Просто мне это почудилось.

Так что, пожалуй, правильнее будет сказать так: когда мы начали петь «Медовый рай», я сам не до конца уразумел, что теряю ее. И не до конца понимал, что люблю ее. И не до конца, наверно, оценил ее – такой, какой она предстала передо мной в тот момент.

Дейзи: Я начала петь и посмотрела на него. А он на меня. И знаешь что? На три минуты, мне кажется, я напрочь забыла, что мы выступаем перед двадцатитысячной аудиторией. Забыла, что рядом стоят его домашние. Забыла, что мы – солисты рок-группы. Эти три минуты я по-настоящему существовала. И пела для мужчины, которого любила.

Билли: Верно выбранная песня, да в подходящий момент, да с подходящим человеком…

Дейзи: И уже почти дойдя до концовки, я посмотрела вбок, за кулисы, и увидела там Камиллу.

Билли: И я просто… [Долгая пауза. ] Господи, в тот миг я ощутил себя настолько измученным жизнью!

Дейзи: И я постигла в тот миг, что он не мой.

Что он принадлежит ей.

И тогда я… Я заставила себя это сделать. Я спела концовку песни так, как ее написал Билли. Без всяких там вопросов:

Нас ждет та жизнь, что мы рисуем в грезах,
С мечтами об огнях, плывущих над заливом.
И ты удержишь, удержишь, удержишь меня
До того счастливого дня.

То был, пожалуй, самый нелегкий момент в моей жизни.

Билли: Когда я услышал, как она поет строки, что я изначально написал, – о прекрасном будущем, что ждет меня с Камиллой…

Понимаешь, все это время у меня сердце разрывалось от сомнений. Я ведь так сильно беспокоился, что смогу и дальше идти по правильной стезе, что для себя выбрал. И я… [Глубоко вздыхает. ] Эти стихи… Этот вроде бы малозаметный жест с ее стороны… Дейзи ни на мгновение не дала мне почувствовать, будто я способен все испортить. Она спела песню так, будто знала абсолютно точно, что у меня все получится. Дейзи вселила в меня уверенность. Именно она. Пока Дейзи не подарила мне такую уверенность в себе, я даже не представлял, насколько мне это необходимо. Вроде бы мне должно было сделаться от этого лучше, но я чувствовал только очень сильную боль.

Потому что, если я и впрямь был человеком, каким стремился стать, – если действительно мог обеспечить Камилле жизнь, какую ей обещал, – то, конечно… это не могло обойтись без какой-то потери.

Дейзи: Мне довелось влюбиться не в того парня: он оказался исключительно правильным. И я снова и снова принимала какие-то решения, от которых становилось только хуже, но никак не лучше. Пока я в итоге не подтолкнула себя к самому краю пропасти.

Билли: Когда мы сошли со сцены, я повернулся к Дейзи, но у меня не нашлось никаких слов. Она улыбнулась мне – вот только улыбка ее совсем не походила на улыбку. А потом она ушла. И у меня упало сердце.

До меня вдруг с предельной ясностью дошло, что я все это время крепко держался за возможность. Возможность присутствия в моей жизни Дейзи.

И внезапно мне с очень тяжелым чувством пришлось эту возможность отпустить. И сказать ей: «Никогда».

Дейзи: Я видела, как Билли Данн сходит со сцены, и не решилась сказать ему хотя бы слово. Я вообще не могла находиться рядом с ним. А потому я помахала ладонью на прощанье и ушла.

Карен: Сойдя со сцены, я случайно наткнулась на Грэма и буркнула ему: мол, извини, – а он сказал мне:

– Ты миллион раз об этом пожалеешь.

Грэм: Я ужасно разозлился.

Карен: Похоже, он считал, что, кроме его переживаний, ничья другая боль ничего не значит.

Грэм: Я начал на нее кричать. Признаюсь, даже обзывал ее по-всякому.

Карен: Ему не пришлось пережить то, через что прошла я. И притом я понимала, что ему больно, что он страдает. Но какое право он имел?! Как смел на меня так орать?!

Уоррен: Я вышел за кулисы, – а там Карен с Грэмом вовсю ругаются.

Эдди: Я успел схватить Карен за руку, когда она чуть не наградила Грэма оплеухой.