Дейзи Джонс & The Six

Дейзи: Каждый вечер становился для меня пыткой. Одно дело было – петь вместе с Билли, когда у меня был кто-то другой, когда я сама не понимала, что к нему чувствую, когда имела разные лживые поводы для прикрытия. Отрицание – это ведь как старое драное одеяло. Мне нравилось под него забираться и засыпать, свернувшись калачиком. Однако, бросив Никки, спев с Билли ту песню в живом телеэфире, сообщив ему, что решила покончить с наркотиками и выпивкой… я сама сорвала с себя это одеяло. И больше уже не могла снова спрятаться под ним. И это меня буквально убивало – моя уязвимость, обостренная чувствительность. Мне невыносимо было подниматься с ним на одну сцену. Невыносимо было петь вместе с ним.

Когда мы исполняли «Юные звезды», я про себя молилась, чтобы Билли посмотрел на меня и признал то, что мы говорим друг другу на сцене. А когда пели «Прошу тебя», я уповала на то, чтобы он обратит на меня внимание. Особенно тяжело было исполнять с искренней яростью «Раскайся», поскольку никакой ярости я уже не испытывала. Больше ее во мне не было. Ощущалась только грусть. Мне было просто чертовски грустно и тоскливо.

А еще всем хотелось увидеть воочию наше исполнение «Надежды тебя любить» – и именно в таком варианте, как получилось в «Субботнем вечере». И мы оба раз за разом все пытались это изобразить. И каждый вечер меня это чуть не резало пополам! Стоять с ним рядом, ощущая запах его лосьона после бритья. И видеть его крупные кисти рук с разросшимися костяшками, играющие передо мной на рояле, и петь с надрывом, из самой глубины души о том, как я хочу, чтобы он любил меня в ответ на мои чувства.

Всё то время, что я была вне сцены, я пыталась залечивать свои раны – и каждый вечер как будто вскрывала их вновь.

Симона: Дейзи мне постоянно звонила – в любое время суток. Я предлагала: «Давай приеду, заберу тебя». А она все время отказывалась. Я даже хотела отвезти ее в нарколечебницу силой. Но из этого же ничего не выйдет. Нельзя распоряжаться другим человеком, как бы сильно ты его ни любил. Никакой любовью не заставишь человека выздороветь, и никакой ненавистью не заставишь. И как бы ты ни был прав в отношении чего-либо, твоя правота никак не заставит человека измениться.

Я все репетировала свои обращенные к ней речи, продумывала собственные меры воздействия, даже прикидывала вариант, чтобы прилететь туда, где она выступает, и увезти ее подальше от сцены – как будто, подобрав нужные слова, я могла бы убедить ее начать трезвую жизнь! Ты сводишь себя с ума, пытаясь придать своим словам некий магический порядок, способный пробудить в человеке благоразумие. И когда ничего не выходит, думаешь: я приложила недостаточно усилий, я недостаточно четко объяснила ситуацию.

Однако в какой-то момент тебе все же приходится признать, что ты никем не в силах управлять, и ты вынужден отступить и быть готовым просто поймать человека, когда он будет падать, – и это все, на что ты способен. Это все равно что броситься в море… Или нет, не так. Скорее это похоже на то, как бросить того, кого ты любишь, в море, а затем молиться, чтобы он выплыл оттуда самостоятельно, – прекрасно при этом зная, что он вполне может утонуть и ты увидишь это своими глазами.

Дейзи: Я всей душой старалась запечатлеть все, что тогда происходило. Мне так хотелось выразить собственные чувства, быть услышанной, принести своим словом утешение другим людям. Но я жила в собственноручно сотворенном аду, в клетке, что построила для себя и где сама же себя и заперла. Я уже возненавидела себя за то, что вложила в песни всю душу и боль, поскольку это означало, что я уже никогда не смогу уйти от этого, оставить это позади. И мне приходилось петь Билли об этом – раз за разом, вечер за вечером, – и я уже больше не в силах была скрывать что я чувствую и каково мне вообще находиться рядом с ним.

Конечно, мы работали ради грандиозного шоу. Но это все же была моя собственная жизнь.

Билли: Каждую ночь, когда концерт давно был закончен и девочки лежали по постелям, мы с Камиллой устраивались на балконе отеля, в котором жили тогда, и просто разговаривали. Она рассказывала, чем за день порадовали и огорчили ее дети. Все время говорила о том, как ей необходимо, чтобы я и дальше оставался трезвым. А я говорил, что стараюсь изо всех сил. Признавался, как сильно страшит меня будущее. Что в Runner уже начали справляться о следующем альбоме. И весь груз при этом ложился, естественно, на меня.

В какой-то момент она, выслушав меня, сказала:

– Ты что, и вправду думаешь, что без Тедди не сможешь написать альбом?

– Без Тедди, – ответил я, – я не написал еще ни одного альбома, вот и всё.

Уоррен: Мы ехали в Чикаго, и мне показалось, что Эдди чем-то расстроен.

– Выговорись, если тебе нужно, – предложил я ему.

Бесит, когда люди своим видом вынуждают тебя расспрашивать, что у них случилось.

– Я никому еще об этом не говорил, но… – начал он.

Короче, Пит решил уйти из группы.