Декабрист

Чем дальше они продвигались в сторону Бухареста, тем меньше признаков жизни подавали придорожные деревни. Обнаружив, наконец, турецкие аванпосты, демонстрировавшие движение основной массы янычарских войск к западу от Тырговиште и таким образом предвосхищавшие замысел Ипсиланти, Петр решил возвращаться. Утомленный целым днем скачки, его отряд вынужден был заночевать в одной деревеньке, еще довольно далеко от пункта назначения. Они заняли корчму, вынудив корчмаря раньше времени распустить посетителей — крестьян, зашедших опрокинуть кружку водки.

Ночью Петру не спалось, и он в темноте вышел во двор. Несмотря на свои размеры, он двигался почти бесшумно в мягких турецких черевиках. Он поднял глаза к черному, бархатному южному небу с крупными звездами, вдохнул теплый воздух, очистившийся от дневной пыли. И подумал, как хочется жить и любить. Внезапно до его ушей донеслись голоса двух людей. С пятого на десятое он понял речь двух румын — за последние несколько месяцев ему не трудно было постигнуть азы их наречия с отменным знанием другого языка латинской группы — французского.

Корчмарь жаловался кому-то на несносных греков и русского.

— Почему бы тебе не выдать их туркам? Янычары уже тут, в доме старосты.

— Я ничего не знал о них.

— Теперь знаешь, помогай тебе бог, и сам себе помоги… — На этом говорившие расстались.

Петр быстро скользнул в дом и поднял своего лейтенанта, казака Сокиру:

— Тихо разбуди людей. Здесь турки. Задержите корчмаря, заседлайте коней. Я пойду разведаю, много ли турок и где они.

С этими словами он снова нырнул в ночь. Дом старосты нашелся довольно быстро. Там, единственное на всю деревню, тускло светилось окошко, затянутое бычьим пузырем.

Во дворе, загражденном тыном, действительно переминались с ноги на ногу и сидели с десяток турецких сипахи — кавалеристов, чьи лошади стояли возле кормушки. Но светящееся окно выходило не на двор, и Петр благодаря этому сумел к нему прислониться.

К его удивлению он услышал греческую речь, которую затем переводили на турецкий. Тут пахло предательством. Он вслушался внимательнее, стараясь припомнить все, чего нахватался за эти месяцы у своих товарищей-гетеристов.

Грек говорил следующее:

— …Он собирается дать решительное сражение. Прольется кровь, многие погибнут. Я предлагаю убить Ипсиланти, чтобы вы могли отправить его голову в Стамбул. А за это вы выпустите нас уйти за границу. Таким образом, вы достигните цели, а мы спасемся…

— …Часть пандуров надо выдать на расправу, одной головы мало. Вы уйдите ночью, а затем подойдут наши таборы…

— Хорошо, но каковы гарантии, что вы сдержите обещание…

Петр не стал ждать более. Он тихо возвратился в корчму, где уже дрожал корчмарь, туго спеленатый веревками. Кавалеристы задали своему начальнику нетерпеливые вопросы.

— Мы сейчас нападем на турок, это небольшой отряд и с ними какой-то предатель из наших рядов. Его я хочу взять живым. Поэтому — не стрелять до крайней возможности!

Выходим!

Молча они прошли по улице до той хаты, где сидели турки, незаметно окружили двор. По сигналу Петра двадцать его людей ворвались за тын, и тотчас раздались хриплые вскрики, звон сабель и глухие удары, поражавшие человеческие тела. В это время еще полдюжины кавалеристов, предводительствуемые Петром, вторглись в дом. В сенях они смяли часового и ввалились в просторную горницу.

Там, на колченогих табуретах и скамьях, сидели — справа янычарский полковник и толмач, а слева — гетерист, Ломоносов тут же вспомнил его имя — Алесандрос Колпакидис, и еще один, которого Петр вспомнить не смог. Между ними на столе горела дрянная масляная лампа. Тут же были еще трое или четверо турок в янычарских мундирах. Они с яростным криком вскочили, отшвыривая табуреты и выхватывая ятаганы и пистолеты. Янычарский ага тоже выхватил пистолет, между тем как греческие предатели оставались недвижимы, точно громом пораженные. Но в руках ворвавшихся также были пистолеты, грянули выстрелы, и комната заволоклась пороховым дымом. Послышались тяжелое падение пораженных тел, крики и божба раненых. Петр стрелял в грудь янычарского полковника. Кто-то ломанулся через нападавших, его зажал под мышкой Петр и оглушил ударом пистолетной рукоятки. Кого-то пронзили саблей или ятаганам, послышалась возня.

Дым быстро развеялся, улетучившись через окошко, выбитое кем-то выпрыгнувшим наружу. На полу лежали несколько трупов в янычарских мундирах и один гетерист. На другом ломоносовском кавалеристе верхом сидел янычар и с безумным видом продолжал тыкать в него ятаганом. Его тут же закололи саблями. Петр держал под мышкой обеспамятавшего предателя Колпакидиса, которому выбил глаз пистолетом. Второго предателя не было — вероятно, он и выскользнул через окно.

Взвалив пленника на плечо, Петр выскочил на улицу, за ним остальные. Во дворе, вытирая окровавленные сабли, стояли пятнадцать уцелевших гетеристов. Бойцы выскочили на улицу, где к ним присоединились те пятеро, которых оставил Ломоносов охранять свои тылы. Они волокли с собой второго греческого изменника, бледного от страха.