Декабристки. Тысячи верст до любви

Весь этот час она металась по комнате, порываясь то бежать в детскую и объяснять все Маше немедленно, то звать служанку и просить ее привести дочь позже или даже не приводить ее в этот день вообще. Но каждый раз, оказываясь у двери или протягивая руку к звонку, она останавливалась, понимая, что все равно не сможет сделать ни того, ни другого. А время шло, минуты неслись одна за другой, и Александра Ивановна со все возрастающим страхом думала о том, что час – это на самом деле совсем немного…

Наконец, в дверь будуара постучали, и гувернантка, услышав разрешение войти, впустила в комнату притихшую и оглядывающуюся по сторонам затравленным взглядом девочку.

– Машенька… – срывающимся голосом начала Александра, но сразу же замолчала, не зная, как начать разговор. А дочь продолжала смотреть на нее широко распахнутыми глазами, и их взгляд постепенно менялся. Страх и надежда в нем уступили место пониманию и обреченности.

– Маменька, вы хотите, чтобы я уехала? – спросила девочка, и в ее голосе прозвучала полная уверенность в том, что ее действительно куда-то отсылают. Она и спрашивала об этом как будто бы только для того, чтобы подтвердить и без того известные ей вещи.

– Дочка, тебе очень нужно уехать в Москву, – дрожащим голосом принялась убеждать ее Давыдова. – Это не потому, что ты плохая девочка, и не потому что я тебя не люблю, клянусь тебе, моя милая! Просто мне надо уехать, к папе, я же говорила вам всем об этом, а без нас с папой о вас некому будет заботиться, и поэтому тебе надо ехать к твоим тетушкам… Понимаешь, Машенька?..

Она не заметила, как оказалась стоящей на коленях перед дочерью и прижимающей ее к себе. Девочка уткнулась лицом ей в грудь и тихо, почти беззвучно заплакала. Так они и замерли, прижавшись друг к другу и поливая друг друга слезами, и Давыдовой вновь казалось, что время стоит на месте и что они будут обниматься и плакать вечно. Хотя на самом деле, как она узнала потом, это длилось чуть больше четверти часа…

Маша первой перестала плакать, оторвалась от матери и посмотрела на нее покрасневшими и словно бы чего-то еще ожидающими глазами. Но чего ждала от нее дочь, Александра, как ни старалась, понять не могла.

– Я очень тебя люблю. И если бы на то была моя воля, я бы ни за что с тобой не рассталась! – повторила она уже не раз сказанные дочери слова. – Ты же мне веришь? Я ведь никогда тебя не обманывала! Ну скажи же, что ты мне веришь, Машенька!

– Я верю… верю! – слабо пискнула девочка и снова зашлась в плаче. Александра принялась осторожно, едва касаясь завитых русых локонов дочери, гладить ее по голове. Она знала, что дочь обманывает ее и что на самом деле она убеждена: ее разлюбили. Но изменить это было уже не в ее силах.

– Пойдем в детскую, и ты выберешь, какие игрушки возьмешь с собой в Москву, – предложила она Маше и вздрогнула от отвращения к самой себе – так фальшиво прозвучали ее слова. – Какая кукла у тебя любимая, кажется, Жюли?

– Да, Жюли, – безучастно ответила девочка.

– Тогда пойдем, соберем Жюли в дорогу, сделаем ей саквояж и сложим туда ее одежду, – продолжила Александра, уже совсем не надеясь, что дочку заинтересует такая игра. Маша кивнула, но в ее глазах действительно не было ни малейшего энтузиазма. Давыдова принялась нежно вытирать ей слезы кружевным носовым платком, но они все катились и катились из покрасневших детских глаз.

– Пойдем собираться? – снова спросила Александра.

– Да, маменька, – послушно отозвалась ее дочь.

Сборы куклы Жюли и нескольких ее подружек в дальнее путешествие прошли все в той же траурной обстановке. Александра Ивановна складывала кукольные одежки в шкатулки сама, а Маша лишь молча наблюдала за ней, не проявляя ни малейшего желания вмешаться в это дело.

– Это платьице мы возьмем? А этот чепчик? – спрашивала Давыдова, перебирая сшитые из обрезков ткани крошечные наряды, ее старшая дочь каждый раз равнодушно кивала. Младшие девочки Лиза и Катя следили за кукольными сборами с гораздо более живым интересом, и даже их братья, занятые в соседнем углу солдатиками, время от времени бросали на мать и сестер любопытные взгляды.

А вечером, после того как малышей уложили спать и Александра зашла в детскую пожелать им приятных снов, Маша напугала ее еще сильнее. Она лежала в своей кровати и с силой била ладошкой по острому углу ее спинки. Губы у нее при этом были крепко сжаты, в глазах стояли слезы, но девочка не издавала ни звука.

– Машенька, Маша, что ты делаешь?! – вскрикнула Давыдова, хватая дочь за руку. Девочка сжалась в комок, натянула на себя другой рукой одеяло и посмотрела на мать таким взглядом, словно ее уличили в каком-нибудь крайне серьезном проступке. Александра принялась уговаривать ее заснуть и больше так не делать, но Маша явно не слушала ее увещеваний и, казалось, просто терпеливо ждала, когда мать выскажет ей все, что хочет, и уйдет.