Декабристы и Франция

Что касается сюжета, в основе которого лежит незаконная любовь мачехи к пасынку и трагическая развязка, вызванная слепой ревностью отца, то он восходит к хорошо знакомой Барятинскому «Федре» Расина. Подобно расиновским героям, Шактас Барятинского – абстрактный персонаж, изъятый из времени и пространства, носитель страсти в чистом виде. Однако это вовсе не исключает субъективную ориентацию автора на ультраромантический мир Шатобриана. Автор «Рене» и «Атала» одним из первых в европейской литературе реабилитировал сильные чувства, выведя их из-под контроля разума – доминирующей категории в культуре XVIII в. Поэтому связь, устанавливаемая Барятинским между французским романтиком и Пестелем, весьма показательна. Дикая природа Северной Америки, пылкие страсти дикарей, любовь, рождающая ненависть, и ненависть, ослепляющая рассудок, – весь этот мир шатобриановских произведений³⁹ Барятинский пытался запечатлеть в своей поэме, которую принес на суд Пестеля:

De deux Natchez pour toi, j’ai tracé les revers,
Prends pitié de leurs maux, et surtout de mes vers.

[Двух начезов для тебя я описал превратности судьбы,
имей жалость к их бедам и особенно к моим стихам.]

Посвящая рационалистически настроенному Пестелю чувствительно-романтическую поэму, Барятинский как минимум уверен, что не встретит холодную насмешку своего друга. В данном случае он апеллирует не к логическому уму, а к его пламенной душе, созвучной диким страстям шатобриановских героев.

Стилистический контраст мрачной поэмы, посвящённой Пестелю, и легкого послания к Ивашеву соответствует психологическому различию этих двух декабристов. Ивашев ассоциируется с изящным Лафонтеном, Пестель – с мрачным Шатобрианом. Но столь сильные расхождения не только в психологии, но и в политических взглядах⁴⁰ не мешали их личной дружбе. Когда Ивашев опасно заболел, Пестель взял его к себе и ухаживал за ним «как за братом» (XII, 126). Их объединяло прежде всего то, что оба они – люди культуры. В литературе о Пестеле редко обращается внимание на тот факт, что он сочинял музыку на стихи Ивашева⁴¹. Таким образом, и сам глава тайного общества не был чужд культурных досугов Тульчина.

Сборник Барятинского завершается переводами двух отрывков из трагедий В.А. Озерова «Поликсена» и «Фингал». Несмотря на довольно точное следование образцу, отрывки, переведенные Барятинским, имеют композиционную завершенность, что придает им некий дополнительный смысл. Из «Поликсены» он перевёл первое и половину второго явления первого действия, представляющих собой диалог Пирра и Агамемнона, в котором должна решиться судьба Поликсены. У Озерова это является прологом к трагическому действию, у Барятинского это спор о границах допустимой жестокости. Пирр требует принести в жертву тени своего отца, Ахилла, одну из троянских девушек. Против этого выступает Агамемнон:

N’avons-nous pas d’assez de sang et de victimes
Célébré sa mémoire, honoré son trépas,
Pour vouloir d’un sang pur souiller encore nos bras?
Dans l’ardeur du combat on pardonne à la rage
Qu’excitent les périls, que provoque l’outrage;
Mais après la victoire, insulter au malheur,
Sur la jeune captive exercer sa fureur,
Quel triomphe cruel! Quelle gloire honteuse!

В переводе Озерова:

Иль мало почестей мы отдали надгробных
Ахилла памяти, чтоб после брани вновь
Невинной проливать троянки ныне кровь?
Жестокосердие, обидой возбужденно,
В победе над врагом быть должно укрощенно.
Простительно в боях, как гневом дух кипит,
Оно постыдно в час, как враг у ног лежит
Смирен, унижен и пленом отягченный.

По мнению Агамемнона, жестокость, оправданная в военное время, не может быть оправдана в мирное, тем более, если речь идет об убийстве невиновной женщины. Пирр же считает, что, мстя за отца, он имеет право истребить весь род, к которому принадлежал Парис.

Que n’ai-je pu, Grand Dieu! avoir fait disparâtre
Avec son lâche roi ce peuple sans vertu!

В переводе Озерова:

И в правой ярости имел бы я причину
Противный истребить Приамов целый род⁴²

.