Декабристы и Франция

Примерно об этом же свидетельствует и декабрист А.Е. Розен: «С 1822 года, по возвращении гвардии с похода в Литву, заметно было, что между офицерами стали высказываться личности, занимающиеся не одними только учениями, картами и уставом воинским, но чтением научных книг. Беседы шумные, казарменные о прелестях женских, о поединках, попойках и охоте становились реже, и вместо них все чаще слышны были суждения о политической экономии Сея, об истории, о народном образовании. Место неугасаемой трубки заменили на несколько часов в день книги и перо, и вместо билета в театр стали брать билеты на получение книг из библиотек»²⁸.

За чтением тульчинских декабристов следил сам Пестель. В частности, он поручил Ивашеву изучить и сделать выписки из «сочинения Баррюэля о Вейсхауптовом тайном обществе» (XII, 264). Возможно, это занятие и послужило поводом к посланию Барятинского, который сам не любил политическую литературу²⁹ и предпочитал ей собственное творчество. Политическим радикализмом не отличался и Ивашев. Барятинский рисует образ любимца муз, из-за которого «Euterpe dispute à la vive Erato» (Эвтерпа горячо спорит с Эрато), т. е. музыка и поэзия предъявляют свои права на талант Ивашева.

Далее от поэтических штампов Барятинский переходит к описанию конкретных литературных занятий Ивашева, и его стихи приобретают характер уникального свидетельства. Ивашев – переводчик Лафонтена:

О! toi, de la Fontaine aimable traducteur.

[О ты, любезный переводчик Лафонтена.]

Мы узнаем, что им переведены на русский язык две сказки Лафонтена. Первая узнается по имени главного героя, входящему в ее название.

…Il rit en revoyant son Carvel

soucieux.

[.. Он (т. е. Лафонтен) смеется, снова увидев своего
озабоченного Карвеля.]

Речь идет о сказке Лафонтена «L’anneau d’Hans Carvel» («Кольцо Ганса Карвеля»), сюжет которой Лафонтен заимствовал у Рабле³⁰. Название другой сказки можно установить по пересказу содержания:

En intègre valet un amant s’insinue.
Pour écarter l’afront de sa tête chenue,
L’époux sous un poirier vient guetter le rusé…
Mais au gré de tous trois, ton vers souple, aiguisé,
Trompant de Sire Bon

la rage maritale,Orna son front joyeu de l’aigrette fatale.

[Любовник под видом честного слуги входит в доверие.
Чтобы смыть позор со своей седой главы,
супруг ждет хитреца под грушей…
Но, по воле всех троих, твой стих, гибкий и острый,
обманув супружеский гнев Сира Бона,
украсил его довольное чело неизбежными рогами.]

Барятинский пересказывает здесь сказку Лафонтена «Le cocu battu et contant» («Битый и довольный рогоносец»), сюжет которой восходит к «Декамерону» Боккаччо³¹.

Творчество Лафонтена приходится на период становления французского литературного языка, поэтому свою задачу как автора он видит не в вымысле, а в языковой обработке уже имеющихся сюжетов, отсюда игривое соединение непристойности содержания с изящностью литературной формы.

Ивашев переводил Лафонтена примерно в аналогичной языковой ситуации, когда процесс становления литературных языковых норм еще не завершился, и поэтому невольно оказывался перед необходимостью принятия тех или иных стилистических решений. К сожалению, из-за отсутствия текстов его переводов об этой их стороне судить невозможно. Поэтому приходится довольствоваться общими суждениями об их достоинствах такого нестрогого судьи, как Барятинский:

Que tu sus bien, enfin, dans ta langue sonore
Transportant avec art ses folâtres écrits
Revêtir de nos mœurs le destin des maris!

[Как хорошо ты сумел, наконец, звучным слогом,
передающим с искусством его (т. е. Лафонтена)
игривые творения,
приноравливать к нашим нравам судьбы мужей.]