Декабристы и Франция

В двух стихотворениях нового сборника автор воспевает Наполеона в орнаментально-восточном стиле. Первое из них имеет характерный эпиграф «Grand comme le monde»¹¹¹. Оно написано от имени каирского араба (un arabe du Caire), «libre et pauvre» (свободного и бедного), который воевал в войсках Наполеона. Символична картина, изображающая стоящего на скале острова Святой Елены Бонапарта, который

Embrasse d’un coup d’œil les deux moitiés du monde
Gisantes à ses pieds dans l’abîme béant¹¹³

.

Даже будучи поверженным, Наполеон остается властелином мира. Он продолжает владеть умами людей, став неиссякаемым источником поэтического вдохновения:

Histoire, poésie, il joint du pied vos cimes.
Éperdu, je ne puis dans ces mondes sublimes
Remuer rien de grand sans toucher à son nom;
Oui, quand tu m’apparais, pour le culte ou le blame,
Les chants volent pressé sur mes lèvres de flamme,
Napoléon! Soleil dont je suis le Memnon!¹¹⁴

От консервативно-монархической концепции оды «Buonaparte» ничего не остается. Величие Наполеона делает бессмысленным любую моральную и политическую оценку его деятельности: Tu domines dans notre âge; ange ou démon, qu’importe?¹¹⁵

При всей сложности и разнообразии декабристских оценок Наполеона¹¹⁶ они никогда не совпадали ни с религиозно-монархической трактовкой французских консерваторов, ни с чисто поэтическим преклонением. Наполеон и его политика оценивались по либеральной шкале ценностей, и это обусловило двойственное к ним отношение. С одной стороны, Наполеона, безусловно, осуждали за нарушение человеческих прав и узурпацию власти. «Буонапарте, сей необыкновенный человек, – писал Кюхельбекер в 1820 г., – счастливый питомец революции, жертва своего честолюбия и презрения к человечеству является в стенах Рима – новый Одоакр»¹¹⁷. В этом смысле борьба против Наполеона мыслилась как освобождение «из-под ига»¹¹⁸:

Народы стали за права;
Цари соединили силы…¹¹⁹

Но был и другой аспект – сама личность Наполеона, «пред кем унизились цари». Это открывало возможность для внутреннего его оправдания. Открыто осуждая друг в друге малейшие проявления бонапартизма, многие из декабристов в глубине души примеряли на себя судьбу Наполеона. «Мы все глядим в Наполеоны», – писал А.С. Пушкин. Бонапартизм настолько вошел в кровь и плоть декабристской эпохи, что проявлялся даже в физическом облике людей, в которых современники стремились уловить малейшие черты внешнего сходства с Наполеоном, видя в этом проявление внутренней сути. По словам священника П.Н. Мысловского, Пестель «увертками, телодвижением, ростом, даже лицом очень походил на Наполеона. И сие-то самое сходство с великим человеком, всеми знавшими

Пестеля единогласно утвержденное, было причиною всех сумасбродств и самых преступлений»¹²⁰. В.А. Оленина в письме к П.И. Бартеневу вспоминала: «Сергей Мур[авьев]-Апостол… имел… необычайное сходство с Наполеоном 1-м, что наверно не мало разыгрывало его воображение»¹²¹.

Но особенно сильно бонапартистские настроения проявились у М.Ф. Орлова. В 1820 г., когда начались революции на юге Европы, он, как свидетельствует дневниковая запись А.С. Пушкина, говорил: «Революция в Испании, революция в Португалии, конституция тут, конституция там. Господа государи, вы поступили глупо, свергнув с престола Наполеона»¹²². При этом сам Пушкин усиленно размышляет над альтернативными путями выхода из революционных кризисов. Бонапартистские замыслы Орлова вызывают у него тревогу и острое желание вести полемику. Жена Орлова Екатерина Николаевна писала брату А.Н. Раевскому из Кишинева 23 ноября 1823 г.: «Мы очень часто видим Пушкина, который приходит спорить с мужем о всевозможных предметах. Его теперешний конек – вечный мир аббата Сен-Пьера. Он убежден, что правительства, совершенствуясь, постепенно водворят вечный и всеобщий мир и что тогда не будет проливаться иной крови, как только кровь людей с сильными характерами и страстями, с предприимчивым духом, которых мы теперь называем великими людьми, а тогда будут считать лишь нарушителями общественного спокойствия»¹²³.

Отголоски этих споров с Орловым отразились в пушкинских заметках о «вечном мире». Имея в виду своего оппонента, поэт писал: «Что касается великих страстей и великих воинских талантов, для этого останется гильотина, ибо общество вовсе не склонно любоваться великими замыслами победоносного генерала»¹²⁴.