Декабристы и народники. Судьбы и драмы русских революционеров

Радикалы начала 1860-х гг., выступавшие, в отличие от просветителей начала XIX в., от лица не всей нации, а лишь от трудящейся ее части, попали в сложную ситуацию. Они, конечно, надеялись на всероссийский бунт крестьянства, протестующего сначала против крепостного права, а затем и против правительственных условий своего освобождения от него. Однако наиболее здравомыслящие из них понимали, что выбор покамест приходится делать не между реформой «сверху» и революцией, а между освобождением крестьян «сверху» и отсутствием их освобождения как такового. Однако просто озвучить данный вывод и на этом успокоиться казалось им жалким малодушием.

У Чернышевского не вызывало сомнений то, что реформы «сверху» ни к чему хорошему не приведут, поскольку самодержавный режим слишком озабочен интересами дворянства и бюрократии. Благотворны в истории, по его мнению, только те эпохи, когда народные массы сами поднимаются на борьбу за свои права. Именно таким эпохам общество обязано действительным продвижением вперед. То есть революция для Чернышевского была не просто «последним доводом» угнетенных, но и единственно возможным средством движения страны к прогрессу. Однако подготовка и совершение революции оказывалось, по его словам, очень непростым делом.

В эпохи борьбы народных масс с угнетателями радикалы чаще всего оставались в проигрыше, так как именно в эти годы обнаруживалось отчетливое несовпадение их замыслов и реально свершавшихся событий. В результате революционные массы проводили к власти новых эксплуататоров. К тому же вожди революционеров частенько приступали к делу явно раньше времени, чем только отпугивали народ от себя. Получалось, что, с одной стороны, Чернышевский предрекал неизбежность «аграрных переворотов» (крестьянских революций), с другой, чувствовал иллюзорность надежд радикалов на скорое осуществление подобных предсказаний. Анализируя уроки европейских революций 1848–1849 гг., он видел, что господствующие классы всегда находили поддержку в эгоизме городского мещанства, а главное – в темноте и забитости крестьянства.

Поэтому результат, благоприятный для всех граждан, достигается, по его мнению, не одним ударом, а целым рядом периодов «усиленной работы». Каждый из этих периодов сменяется очередной полосой реакции, а та, в свою очередь, – новым революционным подъемом. Постепенно, в результате смен подобных периодов, страна приходит к конституции, парламентским формам правления, а в отдаленном будущем – к построению социалистического общества. Таким образом, и политические перемены, казавшиеся Герцену бесполезными, по мнению Чернышевского, работали на победу нового строя.

Пока же крестьянское восстание, каким бы мощным оно ни было, таит в себе страшную опасность. В «Письмах без адреса», написанных в Петропавловской крепости уже после своего ареста, Чернышевский прямо и откровенно указал на эту опасность. Он отмечал: «Народ невежественен, исполнен грубых предрассудков и слепой ненависти ко всем, отказавшимся от его диких привычек. Он не делает никакой разницы между людьми, носящими немецкое платье; с ними со всеми он стал бы поступать одинаково. Он не пощадит и нашей науки, нашей поэзии, наших искусств; он станет уничтожать всю нашу цивилизацию».

Что остается делать в такой ситуации радикалам, Чернышевский попытался показать в знаковом для своего времени романе «Что делать?». Оставим пока в стороне центральные для этого произведения сны Веры Павловны и появление в них «дамы в розовом», олицетворявшей собой революцию, и поговорим о проблемах морали. Ведь именно они оказались для писателя-социалиста необычайно важны не только сами по себе, но и с радикально-просвещенческой точки зрения.

Преклонение перед фетишами официальной морали всегда приводило к незыблемости сословных предрассудков, а в конечном итоге и к укреплению самодержавной государственности. Оно вело к победе своего рода этического тоталитаризма, то есть создавала некую замкнутую систему, не оставлявшую человеку возможности для свободного выбора. Именно против такого этического тоталитаризма, другое дело, насколько осознанно, выступили русские нигилисты. Чернышевский, ратовавший, как просветитель новой формации, за раскрепощение личности, делал то же самое, только гораздо серьезнее, тоньше, убедительнее.

Он писал о том, что антагонистическое общество порождает двойную бухгалтерию, при которой цинизм «верхов», живущих в свое удовольствие, дополняется их призывом к массам потерпеть во имя каких-то не слишком внятно сформулированных абстракций. От имени общества, называя себя его представителем, в подобном случае всегда выступает государственный аппарат. Он, являясь, по сути, коллективным эгоистом, требует от отдельных граждан постоянного проявления альтруизма и карает их в случае отказа от «самопожертвования» во имя якобы блага страны. Именно такое положение дел заставило Чернышевского сосредоточить свое внимание на эгоизме, как нравственно-политическом понятии.