Декабристы и народники. Судьбы и драмы русских революционеров

К сожалению, в 1870-х – начале 1880-х гг. столкнулись два нежизненных, умиравших подхода к распутыванию узла сложнейших проблем в жизни России. Правительство Александра II не успело, а окружение Александра III не захотело предложить ничего принципиально нового для решения указанных проблем, а если шире, то принципиально спасительного для будущего страны. При этом власть имела возможности для маневра, но не собиралась его совершать. Радикалы же – самый активный оппонент власти – вынуждены были либо продолжать бессмысленный террор, либо вернуться к самоубийственной пропаганде в деревне. Третий вариант их действий подразумевал, что они должны были отважиться на смену идеологии своего движения. Последнее же всегда чревато болезненной ломкой привычных стереотипов, непредсказуемыми зигзагами сознания, что прекрасно видно на примере эволюции взглядов одного из ведущих членов ИК «Народной воли» Л.А. Тихомирова, превратившегося, в конце концов, в идейного монархиста и идеолога консерватизма.

А если попробовать увеличить масштаб рассмотрения событий, посмотреть, о чем в целом шла речь в схватке Зимнего дворца с революционным подпольем в 1870-х – начале 1880-х гг.? Правительство Александра II, как умело, как считало нужным, а порой и просто, как могло, предложило России путь в «небывшее», то есть в нечто новое в истории страны, то новое, что уже успешно испытано западноевропейскими странами. Это «небывшее», которое вряд ли можно назвать самым справедливым строем на земле, являлось несомненно более прогрессивным и многообещающим, чем традиционное общество. Оно медленно, порой мучительно (а как же без этого при таких масштабных переменах?) приживалось на российской почве, неся с собой изменения социальной структуры, экономики, культуры России, приспосабливая их к восприятию нового. В конце концов, что такое культурный прогресс в самом широком смысле этого слова? По словам замечательного филолога, историка и культуролога Ю.М. Лотмана, он представляет собой постепенное превращение чужого, страшного и ненужного в родное, привычное и необходимое.

Однако начало пути в «небывшее», в конце концов, оказалось скомканным в связи с убийством императора и вступлением на престол Александра III. Новый император не собирался сворачивать все мероприятия, получившие начало в царствование его отца (да и вряд ли ему удалось бы это сделать). Он просто опасался того «небывшего», куда реформы вели Россию, и поспешил скомкать процесс перемен, особенно тех, что касались отношений власти и общества: суд, местное самоуправление, цензура, среднее и высшее образование. Сделать это с ростками нового, не утвердившегося как следует на российской почве было относительно не трудно. Тем более что при желании всегда можно было заявить, что новое не принимается россиянами, чуждо им. Вместо трудного пестования нарождающегося (пугающего и манящего одновременно) началось привычное пережевывание традиционно-патриархального.

Самое интересное заключается в том, что радикалы, не признаваясь в этом самим себе, должны были быть довольны происходившим. Для народничества реформы 1860—1870-х гг. оказывались делом не просто пугающим, а принципиально неприемлемым. В социально-экономическом плане эти преобразования повлекли за собой неотвратимое расслоение крестьянства и быстрый рост капиталистических отношений во всех сферах жизни общества. Революционеров не устраивало не столько увеличение числа бедноты в деревнях (вспомним нечаевские призывы на голову народа бед и зол, которые должны были стать детонатором возмущения масс). Их пугали «несоциалистические» настроения остальной части крестьянства – кулачества и середняков, – мечты крепких мужиков о самостоятельном личном хозяйстве, разрушавшие их якобы коллективистскую психологию. Главное же заключалось в том, что перемены, происходившие в российской деревне, угрожали традиционной крестьянской общине, то есть лишали страну счастливого социалистического будущего.

В политическом плане «небывшее», шедшее вслед за великими реформами, наносило народникам не меньший урон. Учреждение временных распорядительных комиссий – этого лорис-меликовского предпарламента – могло лишить революционеров моральной и материальной поддержки либеральной части общества. Иными словами, оставить их в безнадежной изоляции и один на один с мощной государственной машиной. Ну а если бы дело дошло до цивилизованного встраивания радикалов в правильную политическую систему (легальное существование партий, участие их в выборах и работе парламента), то функционировать в подобной системе пришлось бы уже не народовольцам, а куда менее экстремистски настроенным социалистам.