Декабристы и народники. Судьбы и драмы русских революционеров

Поговорим прежде всего о том, что именно столкнулось во время следствия. Силы кажутся совершенно неравными. С одной стороны, стоял вековой опыт властей в деле дознания и сыска, с другой – абсолютная неопытность революционеров, еще не выработавших единых правил поведения на следствии и в суде. К тому же данный тип радикалов (дворянские революционеры) совершенно не был подготовлен, вернее, приспособлен к борьбе с царизмом, с государственной системой один на один, в мертвящей тишине крепостных казематов, перед лицом равнодушно-враждебных членов Следственной комиссии.

Заключение в тюремно-бюрократический вакуум, отсутствие заинтересованных слушателей довольно быстро привели к увяданию романтического воодушевления декабристов и возрождению у них тех норм морали и поведения, которые они вроде бы уже изжили. Речь идет о долге офицера перед старшими по званию, слепом подчинении их приказам, верности букве присяги, а не ее духу, о чести дворянина в старом понимании этого слова. Естественно, все это вносило раскол и дискомфорт в души революционеров, заставляло их метаться, терять почву под ногами.

Способствовали признаниям арестованных и постоянные угрозы следователей применить к ним пытки. О таких угрозах в своих воспоминаниях рассказали Розен, Лорер, Митьков, Андреевич, Цебриков, Борисов. И.Д. Якушкин впоследствии признался: «Угрозы пытки в первый раз смутили меня». Пытки, как таковые, к декабристам, правда, не применялись, но их с успехом заменили ручные и ножные кандалы, в которые периодически заковывали подследственных.

Длительное (от двух до четырех месяцев) содержание в кандалах сломило Андреевича, Оболенского, Якубовича, Семенова, Волконского. Добавим к этому лишение сна, темноту и сырость казематов (из казематов Петропавловской крепости ежедневно вычерпывали по 20 тазов воды), а также то, что в таком положении декабристы находились в течение полугода. После всего сказанного мы в полной мере можем оценить справедливость слов Н.В. Басаргина, который писал: «Тот, кто не испытал в России крепостного ареста, не может вообразить того мрачного, безнадежного чувства, того нравственного упадка духом, скажу более, даже отчаяния, которое не постепенно, а вдруг овладевает человеком, переступившим порог каземата».

Но даже в таких условиях многие декабристы старались не сдаваться на милость победителей. Великий князь Михаил Павлович, в шутку конечно, но все-таки просил не приглашать его на допросы Н. Бестужева, боясь, как он говорил, обратиться в «бестужевскую веру». М. Орлов вызывающе показывал на следствии: «К несчастью, их (декабристов. – Л.Л.) обстоятельства созрели прежде их замыслов, и вот отчего они пропали…» Слова «к несчастью» Николай I дважды подчеркнул и поставил после них одиннадцать (!) восклицательных знаков, а закончил чтение показаний Орлова огромным двенадцатым.

Трудно сказать, как и почему выбрал свой способ защиты Д. Завалишин, но способ этот был уникален. Сначала ему удалось уверить следователей, что он не состоял в тайном обществе, и его отпустили на свободу. Будучи арестован вторично, Завалишин упорно стоял на том, что проник в общество, чтобы выдать его правительству, и свернуть его с этих показаний оказалось невозможно. Более традиционной, но тоже эффективной была защита Г. Батенькова, который постоянно то признавал, то отрицал одни и те же факты, окончательно запутав следователей. Свою линию вел и И. Пущин, непрерывно выдумывая мифических капитанов, якобы принявших его в тайное общество, а затем переходя к полному запирательству. Когда в мае 1826 г. он начал давать чистосердечные показания, те уже не могли ничего прибавить к сказанному его товарищами гораздо ранее. Очень неприятными для следствия стали допросы М.С. Лунина, но об этом мы поговорим в свое время.

Если же вернуться к тем, кто с самого начала был искренен с императором и Комитетом, то надо принять во внимание еще несколько обстоятельств. Кто-то из декабристов, особенно в начале следствия, надеялся открыть глаза властям предержащим на злоупотребления во всех сферах жизни России и ее общее бедственное состояние. Кто-то из них считал ниже своего достоинства лгать, изворачиваться даже перед следователями (а может быть, особенно перед следователями). Пестель, судя по всему, вел разговор уже с нами, потомками, вел через голову Комитета и императора, губя тем самым и себя, и товарищей. Ответы Рылеева на «вопросные пункты» похожи на продолжение линии жертвенности («Ах, как славно мы умрем!»), отстаивание того убеждения, что человек, участвовавший в восстании, взявший на себя ответственность за судьбу народа, должен отвечать за свои поступки до конца.