Декабристы. Перезагрузка (СИ)

Улица перед домом Нарышкиных на Фонтанке оказалась заставлена рядами экипажей. Из дорогих карет, подобрав свои платья, выпархивали женщины, а явно состоятельные господа неспешно покидали свои экипажи с напыщенным видом надувшихся индюков. Если по дамам сразу можно было сказать, что они являются представительницами высшего света, то по мужчинам, скрывающим под своими плащами расшитые золотом мундиры и импортные фраки, определить их социальный статус с ходу было проблематично, но, тем не менее, глаз на такие дела у меня уже был наметан. Как и у швейцара, кстати говоря … Рядом со швейцаром, выполняя вероятно функцию силовой поддержки, стояли двое городовых и бородатый дворник-бугай. Бросив на меня оценивающий взгляд, поинтересовавшись именем, швейцар гостеприимно распахнул двери и, одновременно, дернув ручку проведенного вверх звонка, выкрикнул мое имя.

Это был огромный зал с беломраморным полом, убранный дорогими коврами. Ярко освещаемый свечами декорированный потолок подпирался массивными колоннами, а с огромных стенных зеркал отражались мелькающие черные фраки, шлейфы роскошных платьев и мундиры, разбавленные ливрейными лакеями, снующими во всех направлениях с подносами, уставленными бокалами шампанского. Мои уши сразу заполнил разноголосый шум, шелест платьев, хрустальный перезвон чокающихся бокалов шампанского, смех и легкое звяканье шпор, исходящее от присутствующих здесь кавалеристов, судя по характерному выговору, поляков.

Расфуфыренные дамы и господа слонялись туда-сюда, собирались группками и что-то живо обсуждали. Из всех здесь присутствующих, я успел за последнюю далеко неполную пару лет лично познакомиться разве что только с баснописцем Иваном Андреевичем Крыловым, Шишковым Александром Семёновичем – членом Государственного Совета, махровым консерватором, писавшим в основном труды по русской словесности, поэтом и сенатором графом Хвостовым Дмитрием Ивановичем, творчество которого на мой слух было весьма и весьма специфично, но как человек он мне импонировал, также знаком был с Шаховским Александром Александровичем – драматургом, служащим в Петербургской дирекции императорских театров. Искать идейных сторонников среди вышеперечисленных людей был бы «дохлый номер». Они придерживались консервативных взглядов, являясь эпигонами классицизма, выступали против реформы русского языка, проводившегося сторонниками Карамзина, таким же консерватизмом была насквозь пропитана и их общественно-политическая гражданская позиция. Отдельной строкой шли присутствующие здесь известный литератор и вольнодумец Вяземский Пётр Андреевич и Александр Иванович Тургенев – директор департамента духовных дел иностранных исповеданий, камергер, а самое главное для меня – брат будущего декабриста Николая Тургенева.

Познакомился я со всеми этими и «шапочно» со многими другими господами, вращающимися в около литературных кругах, ещё до своего европейского вояжа. Некоторые из этих господ посещали мою типографию, гостили в моём доме, приглашали к себе в гости. Вживую пообщаться с ныне вполне себе здравствующими классиками было весьма увлекательно и познавательно.

В толпе очень скоро приметил лейб-гвардии полковника князя Сергея Трубецкого, директора Северной управы тайного общества, в будущем избранного «диктатора» восстания, безынициативно завалившего на этом посту всё дело. Но, несмотря на все пересуды, Трубецкой, служивший в Семеновском полку, трусом отнюдь не являлся. Сослуживцы его характеризовали как доброго, весьма кроткого и неглупого человека, не лишенного также и личной храбрости. Как свидетельствовал товарищ Трубецкого по Семеновскому полку декабрист Якушкин «Под Бородином Трубецкой простоял 14 часов под ядрами и картечью с таким же спокойствием, с каким он сидит, играя в шахматы. Под Люценом, когда принц Евгений Богарне, пришедший от Лейпцига, из 40 орудий громил гвардейские полки, Трубецкому пришла мысль пошутить над Боком, известным трусом в Семеновском полку: он подошел к нему сзади и бросил в него ком земли; Бок с испугу упал. Под Кульмом две роты третьего батальона Семеновского полка, не имевшие в сумках ни одного патрона, были посланы под начальством капитана Пущина (Павел Сергеевич, будущий член «Союза благоденствия»), но с одним холодным оружием и громким русским «ура» прогнать французов, стрелявших из опушки леса. Трубецкой, находившийся при одной из рот, несмотря на свистящие неприятельские пули, шел спокойно впереди солдат, размахивая шпагой над своей головой».

Но прежде, чем затевать с этим легендарным человеком знакомство и начать потихоньку втираться в доверие, вначале обошёл весь зал, чинно раскланиваясь со всеми своими старыми знакомыми, заодно посредством оных был представлен некоторым новым дамам и господам. От неизвестных мне ранее людей, как это обычно при подобных встречах и бывает, услышал много как искренних, так и напускных восторгов, по поводу «своего» творчества.