Декабристы

Южный лидер отверг версию Трубецкого, что участниками заговора двигал прежде всего мотив противостояния его собственным честолюбивым планам: «Первоначальное намерение общества было освобождение крестьян, способ достижения сего — убедить дворянство сему содействовать, и от всего сословия нижайше об оном просить императора». Поздние общества хотели «введения в государство конституции»^{9}. Достичь же целей предполагалось с помощью военной силы.

Пестель признал и цареубийство как «способ действий» участников тайных обществ. Он подробно рассказал о «московском заговоре»: «В 1817 году, когда царствующия фамилия была в Москве, часть общества, находящаяся в сей столице под управлением Александра Муравьева, решилась покуситься на жизнь государя. Жребий должен был назначить убийцу из сочленов, и оный пал на Якушкина. В то время дали знать членам в Петербурге, дабы получить их согласие, главнейшее от меня и Трубецкого. Мы решительно намерение сие отвергли, и дабы исполнение удержать, то Трубецкой поехал в Москву, где нашел их уже отставшими от сего замысла»^{10}.

Естественно, что руководитель Южного общества, как и Трубецкой, не говорил следователям всей правды. Пестелю удалось на следствии скрыть собственную — вполне реальную — работу по подготовке в России военного переворота и свести всю деятельность заговорщиков к пустым разговорам о необходимости преобразований. Император же получил схему развития «злоумышленных тайных обществ», которая в ходе следствия корректировалась в мелких деталях, но в целом осталась неизменной. Нетрудно предположить, что именно в этом и заключалось соглашение, достигнутое Пестелем и Николаем I 3 января 1826 года.

Следует заметить, что любые попытки подследственных отступить от этой схемы, сказать еще что-то пресекались достаточно жестко. К примеру, Михаил Бестужев-Рюмин, пытавшийся рассказать императору «всё о положении вещей, об организации выступления, о разных мнениях общества, о средствах, которые оно имело в руках… о Польше, Малороссии, Курляндии, Финляндии»^{11}, почти три месяца — половину февраля, март и апрель 1826 года — содержался в тюрьме в ручных цепях. Видимо, «многознание» Бестужева-Рюмина и желание поделиться этими знаниями с другими сыграло не последнюю роль и при вынесении ему смертного приговора.

Схема, предложенная Пестелем, нашла наиболее полное выражение в итоговом документе следствия — «Донесении Следственной комиссии»^{12}, написанном по итогам следствия правительственным пропагандистом Дмитрием Блудовым.

«Донесение» много раз подвергалось критике советскими историками. С. Я. Гессен называл его «тенденциозным и лживым до последнего знака препинания» документом. В дека-бристоведении этот тезис активно поддерживался и развивался. Так, В. А. Федоров усматривал «лживость» «Донесения» в том, что его составитель «замолчал либо грубо извратил» «благородные цели декабристов»^{13}. Однако нельзя не заметить: с фактологической точки зрения «Донесение» строго следует уголовным делам членов тайных обществ.

Для Блудова этот документ, предназначенный для публикации в открытой печати, — отнюдь не первый опыт публицистического оформления императорской идеологии. В ночь на 15 декабря именно Блудову (по рекомендации Н. М. Карамзина) император поручил написать первое правительственное сообщение о событиях на Сенатской площади.

Изучая это сообщение, А. Г. Готовцева пришла к выводу: уже в нем интуитивно нащупана некая пропагандистская схема, которая потом станет краеугольным камнем официальной концепции развития тайных обществ. По ее мнению, суть схемы Блудова такова: «…откровенно врать было невозможно, но и говорить всю правду тоже не следовало. Информацию нужно было давать, но преподносить ее следовало только в официальной трактовке, никаких иных толкований не допускающей. Истинные масштабы заговора, как и политические лозунги заговорщиков, следовало, по возможности, скрывать. Нужно было также проводить постоянную градацию участников, не забывая при этом выделять группу “заблудших”, которым обязательно следовало декларировать “прощение”. И, конечно же, венцом этой схемы становился постулат о “преданности” русских людей “законной монархии”. При этом незыблемым было и право Николая I на занятие престола»^{14}.

Впоследствии Блудов по заданию царя написал еще ряд публицистических текстов, где эту схему успешно развил.