В школе, где размещается самый большой в Варшаве клуб филателистов, Артур со своей сумкой и несколькими кляссерами кажется чужим. Он с любопытством разглядывает людей, в разных углах бережно листающих кляссеры, рассматривающих марки. Все это похоже на какое-то ритуальное действо. Внимание Артура привлек человек, к которому то и дело кто-то подходит, отводит в сторонку, советуется. Артур протягивает ему свои кляссеры.
Артур. Я бы хотел узнать… сколько стоит, можно ли продать…
Знаток. Вы сын Кореня?
Знаток. Это только часть коллекции.
Артур. Я могу продать все.
Знаток. Будьте любезны, подождите минутку.
Знаток. Пан председатель хотел бы с вами встретиться.
Председатель. Вас ведь двое, верно?
Артур. Двое.
Председатель. Можно вас навестить… у отца в доме?
Артур. Конечно, если вам хочется…
Председатель. Адрес я знаю.
Железные шкафы в квартире отца раскрыты. Кляссеры, которые несколько дней назад Ежи с Артуром вытащили из шкафов, расставлены по местам. Председатель — суетливый и вездесущий — в постоянном движении. Трудно поверить, что такой человек мог долго спокойно стоять, произнося прощальную речь.
Председатель. И какие же у вас планы, господа?
Ежи. Продать хотим. Так сказать, испытываем необходимость.
Председатель. В чем, если не секрет?..
Ежи. Неважно. Можете нам поверить.
Председатель. За эту вы можете купить маленький «Фиат». За эту — дизель. Этой серии хватит на покупку квартиры.
Ежи. Сколько… сколько это все стоит… примерно?
Председатель. Десятки миллионов. Эту коллекцию у вас в Польше не купят, ни у кого нет таких денег. Продавать надо не спеша, на зарубежных биржах, через солидных посредников; официально это делается только при участии государства. Если понемногу, нелегальным торговцам — выручите миллионов пятьдесят, и это на несколько месяцев дезорганизует рынок.
Председатель. Отец посвятил этой коллекции всю жизнь. Я уже говорил на кладбище, но не уверен, что вы меня правильно поняли. Если мои слова о ее финансовой ценности вас не убедили, попробуйте посмотреть с другой стороны: было бы преступлением зачеркнуть тридцать лет чужой жизни, даже если это всего лишь жизнь отца, которого вы практически не знали. Он, понимаете ли, занимался этим не корысти ради. Это была любовь.