Декамерон 1914

Он явно плохо разбирался в устройстве судебно-следственной машины, ибо хлеб прокурора — лишь представлять обвинение в суде. Но сейчас во мне жил именно тот, кому и надобно заниматься расследованием: судебный следователь, ученик самого Лежебоки, и некие действия на сем поприще я как раз уже и готовился осуществить.

— Так это, наверно, все же — какие-то естественные причины… — с надеждой произнесла Амалия Фридриховна. — Я имею в виду смерть господина Васюкова, или как там его. Как вы полагаете, господин прокурор?

— Возможно, возможно… — дал я ей некоторую надежду, сам дожидаясь момента.

В это время все пили из бокалов целебную воду, имевшуюся в пансионате про запас. Наконец, когда все бокалы оказались стоящими на столе, я сказал:

— Дуня, принесите-ка большой поднос.

Это было тут же исполнено.

Я стал делать на каждом бокале пометку имевшимся у меня химическим карандашом, затем начал аккуратно составлять бокалы на поднос, туда же поставил бокал возвращенный профессором и лупу, прихваченную мною в комнате покойного Ряжского-Васюкова. Все с интересом наблюдали за моими действиями и негромко переговаривались.

Семипалатников. Никак, впрямь сейчас будет сеанс дактилоскопии?

Финикуиди. Похоже на то. Хотя — я же вам говорил — не слишком я верю в ее, этой модной дактилоскопии, действенность. Это примерно то же, что метод господина Ломброзо, порядком уже дискредитированный.

Евгеньева. Метод… Как вы сказали?

Финикуиди. Ломброзо.

Евгеньева. Никогда е слышала.

Финикуиди. Суть его, сударыня, в том, что можно, де, по чертам лица установить склад личности преступника. Ну, скажем… Глубоко посаженные глаза — затаенная жестокость; приподнятый нос — самонадеянность; скошенный лоб…

Кляпов. Отчего вы при этом смотрите на меня?! Совершенно не уместно! (Удаляется.)

Я же старался удерживать холодное выражение лица, что было нелегко в те мгновения, когда я ловил на себе взгляд Зигфрида.

Составив бокалы, я приказал горничной:

— Теперь, Дуняша, отнесите это в мой нумер.

— Слушаю-с.

Профессор Финикуиди лишь скептически поморщился.

Я спросил:

— Господа, у кого-либо не найдется ли случаем лупы?

— Так вон же у вас…

— Нет, мне бы другую. Лупу покойника мне тоже придется осмотреть на предмет отпечатков.

— Да, — кивнул генерал, — у меня всегда при себе. Слаб, знаете ли, зрением. Эта подойдет?

— Вполне, — кивнул я и обратился к вернувшейся Дуне: — А имеется ли тут у вас гуммиарабик?

— Что-с?

— Ну, клей такой. Где-то он у вас наверняка.

— А, да, у меня есть, — кивнула Дуня, — я им конверты заклеиваю. Да вот он, тут, в шкапчике! — Она принесла флакон. — Я не знаю, такой, что ли?

— Он самый… Еще бы мне — кисточку… Знаете ли, такую… с тонким волосом.

— Вот, у меня есть! — Евгеньева достала кисть из сумочки, служившую, видимо, ей в косметических целях. — Вы — про такую?

— Да, да, мерси, сударыня…

Тут слово взяла княгиня:

— Господа. Как бы там ни было, но в моем весьма уважаемом заведении творится явно что-то не то. Сперва — господин Сипяго… Ну, там, надеюсь, все же естественные причины… («Ага, как же!») …теперь — это… Потому прошу вас — в целях предосторожности держитесь-ка лучше все вместе.

— И по ночам тоже? — осклабился Львовский. — Это — гы-гы! — было бы презабавно!

Княгиня строго посмотрела на него:

— А забавиться, сударь, право, не время… Во всяком случае — по возможности вместе.

— Чтобы змея не ужалила?

— Просто на всякий случай. Очень прошу прислушаться к моим словам, господа.

Я ее поддержал:

— Да, это весьма разумно, — сказал я. — Мне же, однако, позвольте все-таки, господа, на некоторое время вас оставить. Абдулла, отнеси-ка поднос в мой нумер, да смотри не урони. И к бокалам не притрагивайся.

Все посмотрели на меня с пониманием, и лишь Семипалатников улыбался чему-то своему.

…………………………………………………………………………………………………………………………………………. <…> и не зря, ах, не зря Савелий Игнатьевич мне говорил, что хороший следователь должен уметь все делать сам, не особо рассчитывая на следственную лабораторию, ибо в иных случаях…

Да, сейчас был именно тот самый случай, а уроки своего учителя я усвоил, кажется, неплохо. Добавлю, что Савелий Игнатьевич был одним из первых в России энтузиастом дактилоскопических методов и, возможно, лучшим у нас в стране специалистом по этой части.

В сущности, наука была не такой уж сложной, но дело это требовало особой тщательности и пристальности. Как он меня учил, я истолок карандашный грифель в тончайшую пудру, разбавил гуммиарабик водой, смешал все это в однородную эмульсию и при помощи кисточки аккуратно стал наносить ее на те части бокалов, где виднелись замутненности от прикосновений.

Процедура заняла у меня добрых два часа. Затем, выждав еще час, чтобы вода окончательно просохла, я вооружился лупой и приступил к исследованиям…

В конце концов установил, что на бокале Ряжского имелись еще чьи-то отпечатки, кроме его собственных, и, увы, этих вторых отпечатков не было ни на одном из бокалов, взятых мною для сличения.

Ну-ка, а на подносе?..