Декамерон 1914

Ну да! И на бокале, и на подносе — отпечатки Абдуллы. В сущности, ничего странного. Значит, бокал с вином в нумер к Ряжскому подал Абдулла. Это ровно ничего не значило. Стало быть, я только понапрасну потратил силы и время.

Во всяком случае, мне так казалось

Вечер третий

Приключения костюмера

Произведя все эти действия, занявшие у меня в общей сложности никак не менее восьми часов, я утолил таблеткой голод осатаневших гномов и, немного передохнув, спустился в залу.

На пути вспомнил еще и об открытиях, сделанных мною в нумере у Сипяги. Теперь уже мысли мои рассыпáлись, как шрапнель, и главное, я совершенно не знал, что со всем этим делать…

– —

Меня встретили возгласами: «Ну?!» — «Что?!» — «Не мучьте же! Что там у вас?!»

— Простите, но пока ничего определенного, господа, — вынужден был сказать я.

— Так мне, право, и думалось, — произнес профессор Финикуиди. — Ибо в действенности этой самой дактилоскопии на сегодня сомневаются даже лучшие умы.

А княгиня Ахвледиани вздохнула:

— Вы даже не соизволили отобедать, господин Васильцев. Дуня вас звала, но вы были так заняты…

— Ну а мы вот, грешные, рискнули все-таки отобедать, — сказал Львовский. — Лицо у него было такое, словно происшедшее здесь недавно — совершеннейший пустяк. — Преотменный, кстати, был обед! Как, впрочем, всегда у Амалии Фридриховны. И, как изволите видеть, все («гы-гы-гы») пока что остались живы.

— М-да… Покамест… — угрюмо вставил Кляпов, но все предпочли этого «не услышать».

После непродолжительного безмолвия Львовский вдруг воскликнул:

— Кстати, господа! Уже вечер! Как же наше пети-жё?! А если вы помните — фант как раз у меня!

— Вы в своем уме?! — возмутилась Дробышевская. — Сейчас! При таких обстоятельствах! Когда дух покойного еще тут, с нами!

Остальные отреагировали по-разному:

Финикуиди. В самом деле.

Петров. Совершенно неуместно.

Евгеньева. А что, собственно, такого? Теперь, что ли, не жить?

Генерал Белозерцев. Да-с! Я помню — под Плевной… Уж скольких за день, бывало, боевых товарищей потеряем, а к вечеру такие байки друг другу рассказываем, что — ой-ой-ой! С целью, разумеется, поднятия настроения и боевого духа.

— Вот и я о том же самом! — подхватил Львовский. — Вовсе не из желания поактерствовать, а исключительно для поднятия духа! Тем более что и историйка у меня уже приготовлена.

Послышалось:

— Гм, ну что ж…

— Да, действительно!

— Ну, давайте, коль так…

— Только уж на этот раз, пожалуйста, без убийств! — взмолилась Евгеньева.

— Нет, нет, — ответствовал Львовский, никаких la mort, исключительно только l’amour.

— Что ж, тогда давайте, давайте!

Львовский занял место на импровизированной авансцене и произнес:

— Извольте же, господа… Но предупреждаю, история весьма… так сказать… В присутствии юной барышни…

Ми, ко всеобщему изумлению, достала из сумочки дамский пистолетик и проговорила, прищурено глядя на него:

— Предупреждала же — пристрелю.

Как это ни странно, обычно строгая Амалия Фридриховна отнеслась к этой ее выходке весьма благодушно, всего-то лишь и сказала:

— Ах, да перестань же, я ведь просила тебя. («А ведь их явно что-то объединяет», — подумал я.)

Львовский поднял руки кверху:

— Всё, всё, пардон! Более от меня, клянусь, этого не услышите.

— Да начинайте же наконец! — потребовал генерал, — а то уж, право, заинтриговали!

— Да, да, господа… Итак…

Рассказ Львовского о прихотях любви

— …Стало быть, по окончании художественной школы получил я приглашение в один провинциальный оперный театр. Это сейчас у меня свое модельное ателье, а в ту пору мне, юноше без достаточного опыта, была доверена лишь должность помощника костюмера. Костюмерши, то есть, но об этом — далее… Как раз перед тем человека, занимавшего мое место, рассчитали. За что? О, я лишь потом догадался; но не стану, однако же, забегать вперед.

В общем, был я тогда молод, всего осьмнадцати годочков, беден, почти нищ; к тому же, признаюсь, в ту пору был я весьма глуп («О, да неужто же?!»), причем настолько, что в одной только l’amour виделся мне тогда весь sens de la vie[28].

Но, как вы понимаете, дамочки не слишком падки на таких субъектов, каковым я тогда был, за два месяца у меня не состоялся ни один роман, отчего я ощущал себя глубоко-глубоко несчастным.

Волочился, бывало дело, и за актрисуьками их кордебалета, но — увы, увы! У всех у них имелись свои покровители, в основном из богатого купечества, и юноша без гроша в кармане был для них совершенно не интересен.

И тут вдруг однажды господин Неклясов, заведовавший у нас всем реквизитом, видя, должно быть, мою беду, говорит мне: де, а зря вы, молодой человек, не приглядываетесь с госпоже Сюткиной, она к вам, кажись, немного не равнодушна.

Сюткина — это как раз та самая костюмерша и была, моя, то есть, прямая начальница. И была она со мною весьма даже начальственно строга; и что ж такого господин Неклясов мог разглядеть?

Да и, признаться, объекта для себя я в ней не видел…

— Что, страшна была? — спросила Евгеньева.