Декамерон 1914

— Чего ж не понять, — сочувственно отозвался Грыжеедов. — Я вот тоже, когда с пирожками начинал…

Но Кляпов нервически взвизгнул:

— Не перебивайте же, сударь, не перебивайте!.. О чем бишь я?..

Грыжеедов, ничуть не обидевшись, подсказал:

— О лавке… то есть о магазине своем изволили.

— Да-с!.. Весь день на ногах, без выходных; а работа, сами понимаете, нервная, всю натуру себе испортил. Ну и решил в конце концов нанять кого-нибудь себе в помощь. Только вот кандидатуры мне по тем или иным причинам не нравились: то по виду вороват, то на физиономию урод уродом (такой своею внешностью распугает всю публику), то косоглаз (что публика снова же не больно жалует), — в общем, беда!

И тут вдруг является по моему объявлению барышня — совсем юная, стройная, красоты несказанной. И умница! Она тебе — и по-французски, и по-немецки: «битте, фрау», «пардон, месье», — в общем, я о такой даже и мечтать не смел!

— А по имени — как? — зачем-то полюбопытствовал Львовский.

— Вот именем она назвалась совсем простецким: Прасковья.

— А лет сколько?

— Сообщила, что девятнадцать. Это я потом уже узнал… Не стану, впрочем, забегать вперед…

Я недоумевал: и чем ее привлекла моя лавчонка? Да и жалования большого я не мог ей обещать.

Она, однако же, не раздумывая, тотчас согласилась на все мои условия, лишь одно условие выставила со своей стороны: чтобы она, не имея своего жилья, могла ночевать у меня в подвальчике, в складском помещении.

Ну, чего ж не согласиться? У меня там, в подвальчике, и кушетка имелась, сам иногда ложился приотдохнуть.

…А работала — я нахвалиться не мог! И выручка у меня сразу поползла кверху, посетители валом валили полюбоваться на нее. И честна была. Поначалу я несколько раз устраивал в магазине ревизию — все до последней копеечки сходилось…

…По ночам у меня, знаете ли, бывает бессонница, вероятно, от нервов; я в таких случаях совершаю ночной променад. Вот иду я в ту ночь по Литейному (как раз там мой магазин располагался), и вижу — там свет в окнах горит. Странно: уже третий час ночи; что ж, у столь юной барышни тоже бессонница? Либо (я так подумал), свет забыла погасить, электричество зазря расходуется. В общем, открываю дверь своим ключом… А она — мне навстречу, в полном одеянии.

Отчего же вы, спрашиваю, милая, по ночам не спите?

А она мне: не могу я, говорит, спать там, внизу — мыши там у вас, а я их боюсь до жути.

Что ж, то правда, мыши там, в подвале, имелись, сколько я их не выводил. И тут я ей говорю: ладно, мол, сниму я вам, милая, комнату, а покуда можете пожить на квартире у меня.

— О-о-о! — воскликнула Евгеньева.

— Ничего не «о!», сударыня! — зло отозвался Кляпов. — В ту минуту ничего, клянусь, не имел в виду предосудительного. Квартира у меня на три комнаты, как раз по соседству с магазином, что весьма, как понимаете, удобно и для меня, и для нее. Три ночи мы с ней вовсе не видели друг друга. А уж на четвертый день я ей и вправду комнатенку подыскал.

Только она вдруг: «А отчего это вам, Павел Васильевич, со мною вдвоем плохо? Зачем же тратиться? Стесняю я вас?»

«Да нет, отнюдь, милая, не стесняете. Просто думал, что так вам будет удобнее. Вам что же, тут вправду хорошо?»

«Хорошо!.. Мне тут даже замечательно!..» — а сама так и льнется ко мне. Что, согласитесь, несколько странно, ибо… Эх, да посмотрите на меня, и… видели бы вы ее!

Как бы то ни было, но — в ту же ночь…

Ах, это было необыкновенно! Такая с ее стороны искушенность! В столь юные годы!

— Ну, — вставил Львовский, — в девятнадцать-то лет иные уже на многое способны.

— Нет, пристрелю когда-нибудь! — тихо произнесла Ми.

А Кляпов замахал на него руками:

— Да какие, какие девятнадцать?! Не знаете, сударь, так и не говорите! Позже выяснилось — всего-то семнадцать годочков было ей!

— Да это ж, выходит, растление… — проговорил генерал.

— Какое ж это растление? — хмыкнула Ми. — Тут же не насильно, тут чистая l'amour. — Она обернулась ко мне: — Верно, господин прокурор?

— Закон, однако, трактует это иначе, — вынужден был ответить я. — Увы!.. Впрочем, он же не знал, сколько ей в действительности, так что присяжные его бы оправдали, я совершенно не сомневаюсь.

— А закон ваш все равно дурацкий, — буркнула Ми. — Вот если б насильственно — сама бы пристрелила козлину.

Амалия Фридриховна погрозила ей пальчиком; впрочем, опять же не слишком строго.

— Ах, да оставьте же! Не сбивайте его! — потребовала Евгеньева. — А вы, сударь, продолжайте, продолжайте!

Кляпов кивнул:

— Мерси… Короче говоря, такое безумство началось меж нами! Уж такое она позволяла и себе, и мне… Нет, я не в силах передать!.. (Вечно угрюмое лицо его преобразилось.) Где она уж выучилась подобным фокусам?!.. Верно, (я так теперь думаю) она представляла себя прекрасной нимфой, совокупляющейся с немолодым сатиром в момент вакханалии!

— Тогда скорее — вакханку, — подсказал профессор Финикуиди.