Декстер во тьме

— Я… э-э… у меня внутри сидит такая штука, — выдавил я из себя, сознавая: со стороны послушать, так я полный идиот, — и чувствуя, как к щекам приливает непонятный жар.

— Ты это о чем? — беспокойно выпытывала она. — У тебя рак?

— Нет, нет, это… я слышу… гм… Оно говорит мне всякое.

Почему-то я не мог смотреть на Дебору и отвернулся. На стене висела фотография обнаженного по пояс мужчины, и я предпочел снова повернуться к Деборе.

— Господи! — ахнула она. — Ты хочешь сказать, что слышишь голоса? Господи Иисусе, Декс!

— Нет. Это не похоже на то, что слышишь голоса. Не совсем.

— Ну так что же за хрень тогда?

Пришлось опять глянуть на голый торс, а затем, сделав глубокий выдох, я смог перевести взгляд на Дебору.

— Когда у меня появляется одна из моих догадок, ты знаешь… На месте преступления. Это потому, что этот… штука эта мне подсказывает.

Лицо Деборы застыло, стало совершенно неподвижным, словно она выслушивала признание в жутких деяниях, что она, конечно же, и делала.

— Значит, она вещает тебе… что? «Слышь, это сделал некто, считающий себя Бэтменом»?

— Типа того, — кивнул я. — Всего-то, понимаешь. Маленькие намеки, какие я когда-то получал.

— Когда-то получал, — повторила она.

Мне и вправду пришлось опять отвернуться.

— Он пропал, Дебора. Что-то связанное Молохом отпугнуло его. Прежде такого никогда не случалось.

Довольно долго Дебора ничего не говорила, а я не видел, почему должен говорить за нее.

— Ты об этом голосе отцу рассказывал? — наконец спросила она.

— Незачем было. Он уже знал.

— А сейчас голоса твои пропали, — выговорила она.

— Всего один голос.

— И именно поэтому ты мне обо всем этом ничего не рассказываешь.

— Да.

Дебора заскрежетала зубами достаточно громко, чтобы я это услышал. Потом сильно выдохнула, не разжимая стиснутых челюстей, и зашипела:

— Либо ты врешь, потому что сделал это, либо говоришь правду, и ты, мать твою, псих!

— Дебс…

— Декстер, чему из этого, по-твоему, мне надо верить? А? Чему?

Я не верю, что со времен отрочества впадал когда-нибудь в настоящий гнев, а может, даже тогда не был способен ощущать его по-настоящему. Но с исчезновением Темного Пассажира я заскользил вниз по склону подлинной человечности, все старые барьеры между мной и нормальной жизнью стали пропадать, и теперь я чувствовал такое, что, должно быть, очень походило на истинное чувство.

— Дебора, если ты мне не веришь и тебе надо думать, что убийство Мэнни Борке совершил я, тогда мне наплевать, какую из версий ты примешь на веру.

Она взглянула на меня, и впервые за время нашего разговора я ответил на ее взгляд.

— Я все равно должна подать об этом рапорт, — наконец сказала она. — Официально в ближайшее время к расследованию тебе нельзя и близко подходить.

— Радостнее этого для меня ничего и не придумать, — ответил я.

Она снова посмотрела меня, потом сильно втянула губы, отчего рот сделался очень маленьким, и вернулась к Камилле Фидж. Некоторое время я глядел ей в спину, а потом направился к выходу.

Не было и впрямь смысла торчать тут, раз уж мне официально и неофициально дали понять, что мое присутствие здесь нежелательно. Было бы неплохо заявить, что мои чувства задеты, но — удивительно дело! — я все еще был слишком зол, чтобы ощутить себя оскорбленным. И по правде говоря, меня настолько потрясало всегда, что я мог кому-то по-настоящему нравиться, что для меня едва ли не облегчением стало увидеть, как разумно на этот раз действует Дебора.

Для Декстера все всегда было хорошо, только почему-то сейчас, направляясь к двери и в ссылку, я не испытывал ощущения большой победы.

Я ждал лифта, когда был ошарашен раздавшимся сбоку хриплым окриком:

— Эй!

Повернувшись, я увидел мрачного, очень сердитого старика, который бежал ко мне в сандалиях и черных носках, доходивших ему почти до шишковатых старческих колен. Еще на нем были мешковатые шорты и шелковая рубашка, а на лице — выражение совершенно праведного гнева.

— Ты полиция? — требовательно спросил он.

— Не вся целиком, — ответил я.

— Как насчет моей чертовой газеты?

Лифты поднимаются так медленно, вы не находите? Впрочем, я стараюсь быть вежливым, когда это неизбежно, а потому обнадеживающе улыбнулся старому сумасброду:

— Вам не понравилась ваша газета?

— Я не получил свою чертову газету! — заорал он, сделавшись от напряжения слегка лиловым. — Я звонил и сообщил вашим, а эта цветная девица на телефоне велела мне звонить в газету! Я своими глазами видел, как паренек украл ее, а она трубку повесила!

— Подросток украл у вас газету, — сказал я.

— А я только что сказал?! — визгливо воскликнул он, отчего мое ожидание лифта стало еще менее приятным. — Какого черта я налоги плачу, чтобы слышать, как она говорит мне такое?! И она еще надо мной смеется, черти ее возьми!

— Могли бы взять другую газету, — успокаивал я.

Слова мои, похоже, его не успокоили.

— Какого еще черта взять другую газету?! Суббота, утро, я в пижаме… И что, я должен искать другую газету? Почему это у вас не получается просто ловить преступников?