Дела давно минувших дней...

И тем не менее национальная принадлежность Бэлы может быть уточнена. Так, девушка с гордостью заявляет, что она дочь князя. Однако чеченцы «не имели князей и были все равны между собой, а если случалось, что инородцы высших сословий селились между ними, то и они утрачивали свой высокий род и сравнивались с чеченцами»[29]. Поскольку место действия в романе располагается на границе с Чечней, то, значит, речь идет о князе, сохранившем свой род и принадлежавшем к племени кумыков. В этом убеждает и описание песни-игры, характерной именно для кумыкской свадьбы. Вот как описывает этот момент Максим Максимыч: «Сначала мулла прочитает им что-то из Корана; потом дарят молодых и всех их родственников; едят, пьют бузу; потом начинается джигитовка… потом, когда смеркнется, в кунацкой начинается, по-нашему сказать, бал. Бедный старичишка брянчит на трехструнной… забыл, как по-ихнему… ну, да вроде нашей балалайки. Девки и молодые ребята становятся в две шеренги, одна против другой, хлопают в ладоши и поют. Вот выходит одна девка и один мужчина на середину и начинают говорить друг другу стихи нараспев, что попало, а остальные подхватывают хором». Здесь воссоздана обрядность именно кумыкской свадьбы, на которой разыгрывается песня-игра — «сарын». С разрешения отца-хозяина одна из его дочерей (не невеста) могла приветствовать почетного гостя стихотворной импровизацией, хотя в повседневном быту девушка-горянка не имела права общаться с незнакомым мужчиной[30].

Сама история увлечения цивилизованного молодого человека «дикаркой», выросшей в «естественных условиях», была подготовлена давней литературной традицией (повесть А. Шатобриана «Атала», поэмы Байрона «Гяур» и «Корсар», Пушкина «Кавказский пленник» и «Цыганы» и др.). Случалось такое и в жизни. Один из подобных романов был известен и Лермонтову: его приятель князь А. Долгорукий увлекся черкешенкой Гуашей.

Расставаясь с романтическим мироощущением, Лермонтов и те эпизоды, которые словно заимствованы из сочинений «неистовых» романтиков, обосновывает вполне трезвыми житейскими соображениями.

Вот сжигаемый страстным желанием получить коня Казбича Азамат пытается соблазнить его: «Хочешь, я украду для тебя мою сестру? Как она пляшет! как поет! а вышивает золотом — чудо! Не бывало такой жены и у турецкого падишаха…» Хотя по тональности речь Азамата и близка к восточной поэзии, все в ней и, прежде всего, побудительный мотив продиктованы горским бытом. Хороший конь для воина, постоянно участвующего в набегах и стычках, являлся высшей ценностью. От коня зависели и жизнь, и состояние, и престиж. Хороших коней берегли и холили так же заботливо, как и детей, их украшали богатой упряжью, о них слагали песни (одну из них и исполняет Казбич).

Женщину у горцев, как и коня, покупали (калым за невесту), но в семье она исполняла в первую очередь роль работницы. Барон Ф. Торнау, проведший два года в плену у черкесов, в «Воспоминаниях кавказского офицера 1835, 36, 37 и 38 годов» отмечал, что даже в богатых семействах на женщине «лежит обязанность смотреть за хозяйством», а «умение хорошо работать считается после красоты первым достоинством для девушки и лучшею приманкою для женихов». Высоко ценилось и умение невесты петь и плясать.

И остальные сцены горского быта у Лермонтова этнографически точны. Например, Максим Максимыч рассказывает о смерти отца Бэлы от руки Казбича. «…Старик возвращался из напрасных поисков за дочерью; уздени его отстали, — это было в сумерки, — он ехал задумчиво шагом, как вдруг Казбич, будто кошка нырнул из-за куста, прыг сзади его на лошадь, ударом кинжала свалил его наземь, схватил поводья — и был таков…», причем, по словам штабс-капитана, «по-ихнему… он был совершенно прав».

Не станем останавливаться на обычае кровной мести, не исчезнувшем на Кавказе и до настоящего времени. Разъясним лишь одно из понятий, употребленных тут автором: уздени. У дагестанцев и кабардинцев так называли феодальное дворянство, составляющее военное окружение князя. У чеченцев «слово это… имеет другое значение, чем у их соседей. У последних узденство делилось на степени, слово „уздень“, заимствованное ими от соседей, означает у чеченцев „человек свободный, вольный, независимый“, или, как они сами выражаются, „вольный, как волк“»[31].

Итак, уздени составляли почетную свиту и охрану владетельных горских особ. Праздными они оставались редко. В преисполненной превратностями жизни горца постоянно возникали такие ситуации, когда приходилось браться за оружие. В случае смертельного исхода для кого-либо из участников конфликта убийца вынужден был скрываться от мести друзей и родственников, переходя на положение абрека.