Дела репрессированных московских адвокатов

Я причислял себя к общественной группе, которая существовала несколько лет совершенно официально наряду с коммунистической фракцией. Но собраний общественной группы я не посещал. Объясняется это тем, что к тому времени, когда я снова стал адвокатом, так сказать, в чистом виде, эта группа, равно как и образовавшаяся перед самым роспуском группировок в коллегии защитников так называемая группа революционной адвокатуры, уже прекратила свое существование. Из московских адвокатов я бывал, и то очень редко (не более 3–4 раз за 8? лет моей жизни в Москве), только у Н.К. Муравьева[95] и П.Н. Малянтовича. Посещения мои названных товарищей никогда не были связаны с делами б. общественной группы или с положением дел в Президиуме Коллегии защитников, а носили исключительно профессиональный характер. К Н.К. Муравьеву я иногда обращался за консультацией по судебным делам и однажды обратился к нему с просьбой выступить в Моск. Губ. Суде по одному делу, по которому Народным Судом было вынесено определение, неправильно освещавшее мои действия как защитника. П.Н. Малянтович несколько раз передавал мне защиту своих клиентов. Для совещаний по поводу таких защит и переговоров по делу я всегда сам заходил к П.Н., не допуская, чтобы он, как старший по возрасту, приходил ко мне. Решительно заявляю, что эти посещения никакого другого, кроме профессионального и делового, характера не носили. Из членов Президиума последнего состава я был один раз у П.П. Коренева и один раз у И.Ю. Динесмана. У П.П. Коренева я был после процесса ЧКЗ Гурского[96], которого я защищал. Товарищи, интересовавшиеся этим процессом, пожелали выслушать от меня доклад. Кроме меня у П.П. Коренева были тогда Коган Г.М. и Динесман. Быть может, еще кто-нибудь из адвокатов был тогда у тов. Коренева, но я теперь этого с точностью сказать не могу В то время я не придавал этому никакого значения, а потому и не запомнил. П.Н. Малянтович пришел тогда к П.П. Кореневу очень поздно, к концу моего доклада. Его этот процесс особенно интересовал потому, что в приговоре суда по делу Гурского и других была упомянута и его фамилия (это обстоятельство, как мне известно, он опротестовал, и суд, вернее председательствовавший, наложил резолюцию, устранявшую всякие обидные для П.Н. предположения). Положительно заявляю, что в этот вечер в квартире П.П. Коренева разговоров на политические темы не велось. К И.Ю. Динесману я был приглашен также в связи с одним процессом, в котором я выступил в качестве защитника. Это процесс бандитов шайки Пашки-Цыгана (Кузн… [нрзб]). Личностью главного подсудимого заинтересовались многие московские писатели, в том числе и один наш товарищ, написавший на эту тему небольшой психологический очерк, который и прочитал на вечере у И.Ю. Динесмана. Кроме меня и автора очерка, никого из адвокатов, если не ошибаюсь, тогда у И.Ю. Динесмана не было.

С уверенностью могу сказать, что члены Президиума Г.М. Коган и П.П. Коренев там не были. Присутствовали люди, мне совершенно неизвестные и не принадлежащие к адвокатской среде. Разговор в течение всего вечера вращался исключительно около процесса Пашки-Цыгана и его личности.

Н.К. Муравьев вышел из общественной группы еще до ее роспуска. Знакомством и близостью с ним, а также с П.Н. Малянтовичем я могу только гордиться, как знакомством с лучшими представителями старой политической защиты, но, к сожалению, это знакомство не было особенно близким, так как я сам не москвич и до своего приезда сюда с ними никогда не встречался.

Общественная группа существовала всегда вполне легально, была признана Московским Советом, с ней считались представители Советской власти и партии (согласовывались кандидатуры членов Президиума от этой группы). Поэтому я бы не стал ни скрывать, ни умалять своей близости к общественной группе. Но если я с ней не соприкасался и не принимал участия в ее работе, то это объясняется тем, что до 1928 г. вел большую работу в синдикате «Уралмет» и от коллегии защитников стоял сравнительно далеко, а в 1928 году, когда я стал заниматься исключительно адвокатурой, общественная группа уже не существовала.

Показание записано собственноручно. Патушинский

л. д. 141-144

Протокол допроса Патушинского Григория Борисовича

от 24 августа 1930 г.