Дела репрессированных московских адвокатов

В Губернском Суде возник вопрос об упразднении дисциплинарной власти президиума и передачи таковой в Президиум Губсуда. Ввиду того что изъятие дисц. власти из ведения Президиума коллегии коренным образом нарушало основной закон коллегии, беспартийная часть президиума подала особое мнение, которое и было выработано на совещании. Впоследствии этот вопрос был признан неправильно возбужденным и дисц. власть президиума сохранена.

Таков же был вопрос о введении комплекта[88] вопреки положению о судоустройстве. Раз этот вопрос был поставлен, приходилось обсудить его и определить свое отношение. Между тем, кажется, по инициативе Губсуда было предложено Председателю (а не Президиуму) представить к отчислению значительное число (кажется, больше половины) членов коллегии. Узнав об этом, беспартийные члены Президиума просили председателя, чтобы члены Презид. были допущены к этой работе. Однако списки были составлены без участия Президиума и препровождены в Моссовет, на предмет отозвания. Считая такого рода действия неправильными, беспартийные члены Президиума опротестовали их перед Моссоветом, лично явясь к члену Моссовета тов. Козлову Моссовет не дал движения этим спискам.

Равным образом неправильно была проведена чистка комиссии Губсуда самостоятельно членов коллегии, без вызова их, причем предназначалось к чистке более 200 членов ЧКЗ. Эта чистка была признана также неправильной, произведенной не в порядке, указанном в работе, и в заседании коллегии Наркомюста т. Лист назвал ее «Шемякинским судом»[89].

В то же время поставлен был на очередь вопрос о коллективизации Коллегии. В постановлении общего собрания в январе 1929 года была принята резолюция, затем проработанная особой комиссией, где признавался необходимым переход на коллективные формы работы, причем в основу положена была добровольность перехода в коллективы. Было выработано президиумом положение о коллективах, где проводился этот принцип добровольности. Однако президиум стал отказывать группам товарищей, подавшим заявление о желании образовать коллектив, и стал организовывать коллективы, назначая туда ЧКЗ по своему выбору. Так как идея коллективизации уже была усвоена всей коллегией, то была подана масса заявлений о вступлении в коллектив и, очевидно, без всякого давления громадное большинство войдет в коллективы, а остальная часть будет работать в качестве юрисконсультов. Так совершенно мирно и безболезненно должен был совершиться переход на коллективную работу.

Вновь вошедший в Президиум т. Брук дал иное направление этому вопросу Президиум, а затем и общее собрание приняло решение запретить практику после 15 января с. г. и в то же время пополнять коллективы. Этим постановлением создалось тяжелое материальное положение для значительного числа членов коллегии защитников, еще не вошедших в коллектив (хотя и подавших об этом заявления). Они остались без работы. Между тем то предложение, которое делали беспартийные товарищи по опыту, кажется, Ленинграда и Харькова, заключавшееся в том, чтобы принять всех желающих в состав коллективов, устранило бы это ненормальное явление. На практике к этому же и пришли, так как в коллективы были приняты все члены коллегии защ., заявившие желание, кроме группы инвалидов и явно неспособных к работе товарищей (человек 30–50).

<…>

Вот почему, считая, что с формальной стороны такого рода совещания и были известным нарушением закона, но они вызывались необходимостью и осознанием своей ответственности за принимаемые решения.

Еще раз подтверждаю, что цели совещаний были исключительно деловые по вопросам профессиональным. Эти вопросы были так важны и порой так сложны, что отнимали все время, и никаких других разговоров и не бывало. Но, конечно, бывали случаи, когда мы обменивались впечатлениями о текущих событиях, но кроме обыкновенного, я бы сказал, обывательского обмена мнений здесь ничего не было. Допускаю, что при этом обмене мнений высказывалось критическое отношение к тому или другому событию или мероприятию, но конкретные, отдельные случаи на память мне не приходят.

Я не помню также, чтобы кто-нибудь из присутствующих на совещании выражал недовольство Соввластью.

Записано собственноручно – Павел Коренев [подпись]

Допросил – Белостоцкий [подпись]

л. д. 122

Заявление [б/д] в ОГПУ Коренева Павла Павловича

1930 года августа 31 дня после предупреждения следователем о том, что он располагает показаниями целого ряда лиц о принадлежности моей к контрреволюционной организации, я настоящим заявляю и категорически утверждаю, что ни к какой контрреволюционной организации не принадлежал и контрреволюционной деятельностью не занимался.

Если мое заявление окажется ложным, то я считаю себя достойным самой серьезной меры наказания.

Павел Коренев

л. д. 127

Выписка из протокола заседания Коллегии ОГПУ (Распорядительное)

от 9 октября 1930 г.

Слушали: