Дела семейные

Рекху выставили вон. Продержалась она у нас два месяца. В те несколько дней, которые ушли на поиски замены, за дедушкой опять ухаживали мы с мамой. Он казался спокойнее.

Рекху сменил санитар по имени Махеш, покладистый и тихий человек лет тридцати. Маме особенно нравилась деликатность, с какой он обрабатывал мазью два пролежня, которые появились на дедушкиной спине, по обе стороны позвоночника, на выступе большой кости, которую доктор Тарапоре называл подвздошной. Пролежни образовались при Рекхе, и мама ругала себя за то, что доверилась такой недобросовестной женщине.

Когда дедушка умирал, у него вся спина была в пролежнях. Некоторые были ужасны – большие, зияющие дыры. Всякий раз при виде этих пролежней я чувствовал острую боль в спине. Комната пропахла гноем и сульфамидной мазью. Дедушка молча терпел боль. Мне хотелось, чтобы он закричал – невыносимо было смотреть, как он безмолвно страдает. Может быть, он ничего не чувствовал?

Махеш ухаживал за дедушкой несколько месяцев. Дедушка продолжал угасать. Когда доктор Тарапоре сказал, что неизбежное может произойти уже назавтра или, в лучшем случае, через день, я вспомнил обещание.

Я напомнил родителям. Мама не могла взять в толк, о чем я говорю. Она понимала, что доктор хорошо сделал, предупреждая семью, но приближение конца настолько угнетало ее, что она ни о чем другом не могла думать.

– Прошу тебя, Джехангу, спроси папу, я ничего не знаю.

Папа считал, что к обещанию нельзя относиться всерьез – это было нечто вроде шутки, дедушка и скрипачка пошутили, так что вряд ли уместно ожидать, что Дейзи выполнит его. Дядя Джал был того же мнения.

– А я думаю, что дедушка серьезно говорил. И тетя Дейзи тоже, – настаивал я. – Они даже скрепили обещание рукопожатием.

– Но, Джехангла, ты же видишь, в каком состоянии дедушка? Он почти без сознания. Придет она или не придет – какая теперь разница?

Я целый день не отставал от отца, потому что мне казалось, что это чрезвычайно важно. К вечеру отец не выдержал.

– Хорошо, если хочешь, иди и расскажи ей. Я сейчас не могу оставить маму и дедушку.

Я пошел пешком – так быстрее, чем дожидаться автобуса, который в этот час будет битком набит и водитель может не остановиться.

Я впервые после переезда навещал «Приятную виллу». Ступеньки парадного показались мне меньше. Я помню, какая меня охватила грусть, когда я вошел в парадное, думая о нашей старой квартире наверху – интересно, как она теперь выглядит, какую мебель мистер Хиралал расставил в наших комнатах?..

Я постучался в дверь тети Дейзи.

В квартире не слышно было музыки. Я постучал еще, потом еще, и уже хотел было уйти, как вдруг в парадное вошла тетя Вили со своей базарной кошелкой.

– Здравствуй, Джехангир-джи! Ты что тут делаешь?

– Я пришел за тетей Дейзи.

Я видел, что ей хочется узнать зачем, но она спросила не об этом:

– Как вы там живете?

– Спасибо, все хорошо, – быстро ответил я и снова постучал.

– Она ушла со своей скрипкой, – сообщила тетя Вили, – я с ней столкнулась, когда уходила на базар.

– А вы знаете, куда она пошла?

– Она сказала, «Макс Мюллер Бхаван». У нее там репетиция.

Я знал, где это – около кинотеатра «Ригал». Пойти туда? Папа разрешил только в «Приятную виллу» сходить. Но если отложить до завтра, дедушка может умереть, не дождавшись выполнения обещания.

Пешком туда было далеко, я поехал на автобусе. Втиснулся в 123-й и через полчаса соскочил там, где он делает круг за музеем.

Перейти дорогу было целой проблемой – машины шли сплошным потоком, на светофор никто не обращал внимания. Но потом образовалась пробка, и я пробрался на другую сторону к «Макс Мюллер Бхавану».

Но, очутившись в здании, я растерялся – было уже после шести, все разошлись, и спросить было некого. Потом я услышал музыку – много скрипок вместе – и пошел на звук.

Так я попал туда, где шла репетиция. Приоткрыв дверь, я заглянул – большой зал, пустой и темный, но сцена освещена и тетя Дейзи сидит на сцене, на первом стуле рядом с дирижером. Все играют, меня никто не видит. Я не знал, что делать дальше.

И стал ждать. Вдруг все инструменты смолкли, кроме двух виолончелей, они так печально играли, что у меня сердце разрывалось. Неожиданно дирижер замахал палочкой из стороны в сторону – так «дворник» машет на ветровом стекле, – как будто говоря: стоп! Остановиться! Все затихли. Он начал что-то обсуждать с тетей Дейзи, та указала на листок на своем пюпитре. Дирижер заглянул в собственную книгу, прогудел себе под нос и смешно замахал руками.

– Molto sostenuto[11], – сказал он, и оркестр приготовился.

Это был мой шанс – пока опять не заиграли. Я побежал к сцене, наткнулся на стул, он упал. Люди на сцене вздрогнули, дирижер спросил:

– Да? В чем дело?

И тут тетя Дейзи, которая вместе со всеми всматривалась в темный зал, встала и подошла в краю сцены.

– Джехангир? Это ты?

– Да, тетя, – тихо ответил я.

– Подойди поближе. Ты что, плачешь?