Дела семейные

Вили покачала головой.

— Кошка сидела прямо и смотрела на меня. Ее голова и туловище образовали отчетливую восьмерку.

А слева — блюдце молока. Круглое, как нуль. Значит, завтра выиграет восемьдесят.

Но Йезад вошел во вкус.

— Вили, а ты на каком языке видела сон? На английском или на гуджарати?

— Не знаю. А какая разница?

— Большая разница. Гуджаратская восьмерка, — он начертил цифру пальцем в воздухе, — совсем не похожа на кошку, сидящую прямо.

— Большой вы шутник, Йезад-джи, — засмеялась Вили, однако семя сомнения было заронено.

В комоде нашлись квадратные куски клеенки и даже кусок брезента четыре на шесть дюймов, слишком маленький — балкон не закроешь. И тут Йезад вытянул из нижнего ящика нечто кожистое, сложенное и упакованное в хозяйственную сумку.

— А это что?

— Старая скатерть. Для нашего семейного обеденного стола.

— Огромная, похоже.

— Она и есть огромная. Была. За столом с удобством размещалось шестнадцать человек.

Они взялись за скатерть — каждый со своего конца; слои слежавшейся клеенки разворачивались со звуком разрываемой ткани. Вместе с темно-зеленым рексином разворачивались и воспоминания Вили.

— Счастливые были времена, когда мы все садились за стол, покрытый этой клеенкой. Каждое воскресенье вся семья собиралась на дхансак. Папа-джи был прямо-таки фанатиком — в субботу можно было и кари с рисом подать, но чтобы в воскресенье на столе не было дхансака, так боже сохрани! Мама-джи и не пыталась. Все собирались к часу дня — дяди, тети, двоюродные братья и сестры, и такие начинались разговоры, будто мы месяцами не видимся.

Йезад думал о том, что уже поздновато, а балкон так пока и не закрыт, но у него не хватало духу прервать Вили. Ее лицо светилось счастьем.

— Папа-джи всегда сажал меня по правую руку, а моего брата Дали — по левую. По воскресеньям поверх рексиновой скатерти стелилась другая, из бельгийского кружева. Папа-джи не разрешал ставить на нее вазы или безделушки, он говорил, что преступно закрывать ненужными вещами произведение искусства. Как прекрасны были те дни, Йезад-джи. Одну минуточку, сейчас я вам покажу…

Она вернулась с фотографией в рамке: семейство из четырех человек чопорно позирует по одну сторону длинного обеденного стола. Мать, отец, двое воспитанных детей; чистенький, тщательно причесанный мальчик в коротких штанишках и рубашке с галстуком, маленькая девочка с бантами, в платьице из розового органди.

— Мой седьмой день рождения, пришелся на воскресенье. Особый день.

Она вздохнула:

— Почему, когда мы становимся взрослыми, счастливые дни вдруг остаются далеко позади?

У Йезада не нашлось ответа.

— И куда девался этот обеденный стол? — спросил он.

— Брат, когда женился, увез его на новую квартиру.

— Он тоже устраивает воскресные обеды в семейной традиции?

Вили скривила губы:

— Он погубил стол. Стол не проходил в дверь его квартиры. Брат позвал плотника переделать стол в секционный. Бог его знает, из каких джунглей привезли эту древесину, но за два года стол был съеден термитами.

Она провела рукой по скатерти и стала складывать ее. Йезад помогал, раздумывая о судьбе, которая превратила прелестную девочку в розовом органди, сидевшую по правую руку отца за воскресными обедами, в рехнувшуюся на сновидениях, помешанную на «Кубышке» женщину, от которой несет тухлятиной. Какая жестокая траектория пролегла от той точки до этой?

Вили не положила скатерть в сумку.

— По-моему, она достаточно большая, хватит, чтобы прикрыть весь балкон.

Йезад вздрогнул:

— Ты что, не хочешь сохранить такой важный сувенир?

— Сувенир-фувенир, не верю я во все это! Большая скатерть без большого стола, без гостей, чтобы сидели, смеялись, болтали — что толку в ней? Сделайте навес для балкона, а то как бы ребенок не простудился ночью.

— Спасибо тебе, Вили.

Она распихала барахло обратно по ящикам, со стуком задвигая один за другим.

— Знаете, Йезад-джи, вы ведь правы. Если сон приснился мне на гуджарати, так нужно применить другой метод: звучание слова. Значит, так: кошка будет «билари», — «бе» будет числом для билари. Ноль остается, и получается двадцать. Я и поставлю на двадцать. А вы, дорогой, ставьте и на двадцать, и на восемьдесят, так надежней. И выиграете достаточно, чтобы превратить балкон в настоящую паша, комнатку.

Зачем нам, сказал он, пускай балкон остается балконом, его только временно нужно закрыть.

— Не имеет значения, — сказала Вили, провожая его к двери, — все временно, Йезад-джи. Жизнь тоже штука временная.

Ну что за женщина, сказала Роксана, ей обязательно нужно продержать мужчину как можно дольше всеми этими своими «милый-дорогой». А узнав, что Вили еще и фотографию показывала, спросила, что это за новое извращение, ей что, лотереи мало?

— Семейная фотография, на которой Вили семь лет, — объяснил Йезад, и Роксане стало неловко, а потом и стыдно за взятую скатерть, особенно после того, как муж пересказал печальные воспоминания Вили.

— Она неплохой человек. Со странностями, конечно. Знаешь, она вызвалась приносить тебе продукты из лавки. Она туда каждое утро ходит.