Делегат грядущего

Может быть, если б Азиз запросто пришел к Абдуллоджону, к Мукуму, к любому из них и заговорил бы с ними просто, как раньше, они бы обрадовались ему, и прежние их отношения сразу бы восстановились? Может быть, только чрезмерное, уязвленное самолюбие Азиза связывало его по рукам и ногам, лишало его улыбки и обыкновенных слов и естественности в движениях? Азиз смутно понял, что спасение его — в работе. И заставлял себя работать усиленно, напряженно, в короткий срок привел в порядок все запущенные дела сельсовета. Но работа его была механической, он делал ее через силу и часто, оставаясь в сельсовете один, часами бессмысленно просиживал за столом, бессознательно исчеркивая лежащий перед ним лист бумаги, витая над столом в своих смутных мыслях, мрачнея от них, озлобляясь, строя сумасбродные планы выхода из своего невыносимого положения.

Когда подошло время окучки, Хурам приехал в кишлак и провел собрание, а после собрания созвал всех комсомольцев. Азиз не хотел быть со всеми, но Хурам велел ему остаться, и Азиз, не глядя ни на кого, сел под карагачем, на краю кошмы.

— Как ты думаешь, Азиз, хорошо будет, если комсомольцы организуют свою бригаду?

Азиз удивился, что Хурам обращается именно к нему за советом, и ответил невнятно, что, по его мнению, это было бы неплохо.

«Как скажешь, Азиз?..», «Не правда ли, Азиз?..», «Товарищи, выслушаем предложение Азиза…» — Хурам в каждой фразе подчеркивал свое внимание к Азизу, и тот сначала недоумевал, как может Хурам так разговаривать с ним после всего, что было? Но Хурам словно забыл обо всем. И Азиз отвечал на вопросы и, чувствуя, что все его слушают с искренним доброжелательством, постепенно втягивался в деловой разговор и говорил так, как нужно, и оживился, и повеселел. А когда надо было избрать бригадира, и Хурам предложил кандидатуру Азиза, и все ее приняли, Азиз понял, что старой вины на нем нет, что ему доверяют, как прежде, и ушел с собрания под руку с Абдуллоджоном, как будто никакая тень не лежала между ними все эти дни…

Хурам уехал из кишлака, а наутро к Азизу на дом явился Абдуллоджон. Азиз еще спал — он поздно вставал в последнее время. Уже давно никто не посещал его дом, а в это утро Абдуллоджон пришел к нему, беззаботно посвистывая, кинул яблоко к нему на постель.

— Вставай, Азиз, восемь часов, а ты спишь… На поле пойдем…

Азиз живо вскочил, поспешно умылся, вышли вместе, на окраине кишлака встретили остальных комсомольцев, все разговаривали с Азизом как ни в чем не бывало…

— Пойдем к Лола-хон, — сказали ему, — пусть даст нам пораженный участок.

Нагнали Лола-хон в поле, она шла на работу со своими подругами. Салом-алейкум вновь выросла за ночь на два сантиметра. Увидев Азиза, Лола-хон остановилась и подождала его.

— Ну, здравствуй, — строго сказала она, — хорошо сделал, что пришел. У нас рук не хватает на эту траву. Я уже для вас присмотрела участок: вон тот, видишь? Сколько вас?

— Двенадцать человек. — Азиз пытался прочесть в глазах Лола-хон подлинное отношение к себе, но глаза Лола-хон были, как всегда, строги и прямы. — Сколько земли нам дашь?

— Мы, женщины, работаем в день полтанапа на каждую. Теперь ты, верно, будешь неплохо работать, значит, полтанапа в день тоже сделаешь.

«Теперь», — про себя повторил Азиз. Он болезненно относился ко всяким намекам и сейчас не знал, нарочно ли Лола-хон подчеркивает это «теперь» или это у нее сорвалось так, непреднамеренно.

— Давай сколько всем даешь… Двенадцать человек — шесть танапов, значит, один гектар.

Лола-хон молча провела комсомольцев на их участок, определила его границы. Ушла.

Солнце жгло землю необычайно. Азиз скинул пиджак и рубашку, как все, остался голым до пояса. Встал у межи, наклонился над сорной травой, принялся ее рубить и сваливать в кучу между рядков. Абдуллоджон, Мукум, Отар, вся бригада взялись за работу скопом.

Поля простирались вдаль, воздух висел над полями горячей невидимой тяжестью. Белые рубахи, голые торсы дехкан, красные, желтые платья женщин мелькали повсюду, склонялись к земле, сновали между рядков. Шорох пересыпаемой земли, шелест выпалываемой травы, редкие, тихие голоса людей — все тонуло в необъятной густой тишине дневного, напоенного солнцем воздуха. После полудня изнуренные зноем дехкане покинули поле, разбрелись по межам участков — межи обозначались шеренгами плодовых деревьев: яблонь, айвы, клонивших ветви над линиями распределительных арыков.

Полуденная жара всегда одолевала людей, в самые жаркие часы все бросали работу, заваливались спать под деревьями, спали по два, по три часа… Под чайниками и казанами с водой шипела сжигаемая трава, в чайниках и казанах кипятился чай. После дневного сна, выбивавшего из людей теплый соленый пот, очень хотелось пить…