Делегат грядущего

Географ вспомнил и усмехнулся. Да, действительно, он писал начальнику ближайшей погранзаставы, что собирается выйти в маршрут к самой границе через неисследованные горы, рассчитывая найти перевал, которого нет на карте. Но писал он просто для сведения, так, чтоб знали, где он находится: как-никак — мало ли что! — граница. Послал письмо с пастухом-горцем, встретившимся ему на пути.

— А это вам, товарищ ученый, — боец протянул вынутую из-под фуражки записку.

«Товарищ Сычов! Ваше донесение получил. Придаю вам рядового, товарища Колесникова, для личной охраны ввиду возможных опасностей Вашего следования по неизвестным горам. По прибытии Вашем к населенным пунктам прошу откомандировать его по месту службы, на заставу. Товарищ Колесников довольствием обеспечен на четыре дня…»

— А где же довольствие, товарищ Колесников? — улыбнулся Сычов. — У меня и своего для вас хватит.

— А вот, полный короб! — Колесников указал на заплечный мешок, положенный рядом с винтовкой.

— Значит, путешествуем вместе? Вы хорошо лазаете по горам?

Боец был низкоросл, толстоват, мешковат. «Ленив, должно быть», — подумал Сычов.

— Не больно люблю я эти самые горы, — ответил Колесников. — Степь у нас… На коне я привычен… А в общем, надо полагать, и в горах не подкачаю, товарищ…

— Зовите меня — Сычов.

— Понятно, товарищ Сычов.

Сычов опять усмехнулся и полез одеваться в палатку.

Сычов был молод и самоуверен. Его густо загорелое лицо с курносым, чуть-чуть облупленным носом казалось всегда насмешливым и спокойным. Он подошел к реке, бьющей в камни у самой палатки, и, брызгаясь и отплевываясь, вымылся до пояса ледяной водой.

Оглядываясь, он как бы между прочим объяснил сидящему на камне пограничнику все, что предстояло им сделать сегодня. Добавил, что, кроме полушубков и трехдневного запаса продуктов, ничего с собой брать не будет: переход, вероятно, окажется трудным, и, может быть, придется вернуться, не найдя прохода в долину Большой реки.

Колесников слушал молча и без особого удовольствия, окидывая взглядом дикие, уходившие за облака горы. А они, прорывая острыми ощеренными зубцами покров облаков, сияли розовым светом восхода и, чернея по развилкам ущелий, казались загадочными и недоступными.

— Наша задача провести глазомерную съемку маршрута… Карту сделать, — продолжал объяснять Сычов.

При слове «карта» Колесников оживился.

— Это правильно, — сказал он. — Карта в горах — первое дело. У нас на заставе в картах даже очень большой недостаток. В степи едешь — гладко, все окружение видать, а здесь, товарищ Сычов, без хорошей карты шагу ступить невозможно… Упрешься в эту самую гору лбом, ни обойти, ни объехать, а там, может, басмач или, скажем так, нарушитель, контрабандист. Карты у нас на заставе старые — возьмешь карту, а в ней набрехано столько, что и не разобрать: то ли горы с места на место ходят, то ли нарочно вредил, кто ее делал…

— Не ходят и не вредил, — улыбнулся Сычов, — а просто вся эта местность мало еще исследована. Составители карт не могли сразу разобраться во всем. Сами видите, путаница какая в этих горах.

Колесников охотно согласился, что «путаница», и протяжно зевнул, замкнув рот широкой ладонью и подумав: «Поспать бы теперь как раз кстати было».

Выпили чаю, сложили остающиеся вещи в палатке и, оставив ее на месте («никто здесь не тронет!»), вышли из кишлака с тяжелыми рюкзаками. Сычов имел при себе наган, ледоруб, бинокль и компас. Колесников — за плечами, поверх рюкзака, винтовку, а в руке длинную палку, которую заставил его взять опытный в странствиях по горам Сычов.

Географ был одет в альпийские ботинки, подбитые три́конями[20], в охотничий просторный костюм с множеством карманов, которые были набиты инструментами, картами, пикетажными книжками и всякой нужной мелочью. На груди его висел маленький альтиметр, сбоку, как палаш, болтался на ремне геологический молоток.

Колесников шел в русских сапогах, ничем не подбитых, в обычной летней форме пограничника, и его раскрасневшееся равнодушное лицо никак не свидетельствовало о хорошем расположении духа. Он спотыкался и злился на себя, потому что каждый неловкий удар об острые камни отзывался на его сапогах.

Прыгая с камня на камень, путники шли вверх по узкой тропе вдоль течения потока, углубляясь в стеснившееся ущелье. За поворотом открылась пастбищная лужайка: здесь бродили коровы и овцы; дальше тропа оборвалась, началось скалистое бездорожье, только изредка разукрашенное пучками альпийских цветов и трав.