Делегат грядущего

Сычов останавливался, брал по компасу азимуты, делал засечки, наносил в пикетажную книжку кроки маршрута, время, показания альтиметра, записывал все особенности пути. Шел дальше, проверяя работу шагомера счетом своих шагов. Шаги он считал тройками, чтоб не сбиться, и старался ступать как можно ритмичнее и равномернее.

Колесников сначала относился к этой работе с полнейшим равнодушием и во время остановок, отерев потное лицо рукавом или просто ладонью, старался хорошенечко отдышаться. Но когда Сычов попросил помочь ему в счете шагов, он покорно начал отсчитывать шаги тройками.

— Двести пятьдесят, — говорил Сычов, останавливаясь.

— А у меня двести тридцать семь, — сконфуженно отвечал Колесников. — Неужели ошибка, товарищ Сычов? Будто бы считал правильно.

— Ничуть не ошибка, — улыбался Сычов, — просто шаги у вас подлиннее моих, это и хорошо, буду записывать и мой счет и ваш…

К полудню Колесников стал отставать. Ему неловко было признаться, что он устал, однако он оправдывал себя тем, что географ-то спал всю ночь, а он вот шел с самого рассвета. Сычов предложил позавтракать. Сели на камень, съели по банке консервов, запили их холодной водой.

— У вас, конечно, нет такой привычки, как у меня, — подбадривал Колесникова Сычов. — Я-то ведь уже четыре месяца без отдыха хожу по этим горам.

Шли дальше. Ущелье превратилось в узкую теснину. Отвесные стены нависли так, что, казалось, наверху можно было перепрыгнуть с одной на другую. Острые мысы врезались в речной, заметно сузившийся поток, и их приходилось обходить по воде — тут было не до счета шагов и не до разговоров. Теченье сбивало с ног, леденило кожу, путники разувались и обувались все чаще. Колесников хотел было лезть в воду, не снимая сапог, но Сычов не разрешил:

— А потом в мокрых сапогах на лед? Чтоб ноги отморозить? Нельзя.

Колесников уже проклинал про себя все на свете. И черт его дернул вызваться на заставе! Пришел командир: «Кто охотник прогуляться по горам вместе с одним тут ученым из экспедиции? Только предупреждаю: командировка трудная будет, чтобы не подкачать…» Вызвалась чуть ли не вся застава. А как ему, Колесникову, усидеть, когда другие встают? И отличник, и первый стрелок, и поощрений имеет немало! Вызвался, да еще погромче других. Ну и назначил его начальник заставы…

— Товарищ Колесников, теперь прямо туда полезем. Что скажете?

— Куда? Туда, что ли?

Над ними темнела крутая каменистая осыпь. Она уходила высоко вверх под нависшие черные скалы, куда, казалось, и козлу ввек не добраться.

— Крутенько! — покачал головой Колесников. — А только, раз надо… — и, умолкнув, он в отчаянии полез прямо на осыпь.

— Постойте, постойте, дайте я запишу!

«14 час. 40 мин. Последняя заросль дикого лука. Высота — 3430. Правобережная осыпь. Свернули для прямого подъема на основной водораздельный хребет. Направление на 225°».

На середине осыпи Колесников выдохся. Он бессильно опустился на колени и цеплялся за камни руками, чтобы не сползти вниз. Камни сыпались из-под него ручьями и, все ускоряя бег, подпрыгивая, как мячи, стремительно неслись вниз. Кровь стучала в висках. Сердце хлопалось о грудную клетку, как всполошенная курица. Колесников задыхался и как-то весь сразу обмяк.

— Э, да вы, я вижу, немножко устали? — откуда-то сверху проговорил Сычов.

Колесникову показалось, что Сычов над ним насмехается. Колесников ничего не ответил.

— Ничего… Это просто разреженный воздух… Вы, главное, не торопитесь. Отдохните… Помочь вам?

«Катись ты со своей помощью», — злобно подумал Колесников и сквозь зубы крикнул:

— Ничего, товарищ Сычов, обойдется!..

Через сорок минут они подобрались под нависшие сверху скалы, и Колесников увидел, что за ними подъем еще круче и конца ему нет.

Пересиливая себя и уже ни о чем не думая, Колесников полез дальше. Сычов участливо посоветовал ему не делать резких движений, и Колесникову стало немного легче. Однако ремень винтовки врезался в мокрое от пота плечо, а рюкзак казался почти непосильным грузом. Сычов дождался Колесникова и сам перестроил ему рюкзак так, чтоб он прилегал не ко всей спине, а только к пояснице. Между спиной и рюкзаком потянул ветерок — стало значительно легче.

Осыпь кончилась. Начались каменные нагромождения морены. Целый мир открывался внизу: ущелья с серебристыми лентами речек, вбегавшие в долины, а вокруг — ряд за рядом — цепи остроконечных гор, со снежными пиками и крутыми сверкающими скатами фирна. В том направлении, куда надо было идти, виднелся длинный ледник, из которого по краям торчали, как зубы из десен, острые черные скалы, соединенные между собой заснеженными скатами седловин.

Колесников чувствовал себя потерянным, безмерно одиноким в этом хаосе камня и льда.

Сычов поминутно глядел на компас — это была буссоль системы Шмалькальдера. Чтоб развлечь Колесникова, он несколько раз пытался объяснить ему, что такое буссоль: