Деление на ночь

Через десять минут по электронной почте пришло письмо от Воловских, и вся цепь сомкнулась.

– Прежде всего, Владимир Ефремович, я бы попросил вас согласиться с тем, что мы действуем в области иррационального, а не логического. Мои умозаключения, нет никаких сомнений, покажутся вам странными и мало чем подкреплёнными, но я, как мне кажется, сумел выполнить вашу просьбу: стать Алексеем.

– Я весь внимание, Борис Павлович.

– Начнём ab ovo. Супруга ваша умерла при родах. Алексей её не знал. Его отношения с вашей второй женой отсутствовали, потому что вы разошлись, когда ему не исполнилось и десяти лет, а до того, по вашим же словам, они мало общались. Всё верно?

– Пока да.

– Теперь я выскажу предположение. Мне кажется, вы с ним никогда, или почти никогда, образ матери не затрагивали. Этой темы для вас двоих не существовало.

– М-м… Мне горько признавать вашу правоту, но всё так. Говорили, но крайне редко. Раза три. Однажды, правда, разговор получился очень серьёзным и резким, но кроме него, за всю жизнь ничего больше не происходило.

– Я думаю, что вы подсознательно сторонились её, так как вам было мучительно неловко, вы как будто чувствовали себя виноватым в её смерти, а значит, в безматеринстве сына. Ну а Алексей каким-то образом предполагал это и просто не решался заговорить с вами. Вас он, я полагаю, вопреки всем вашим разногласиям любил и не хотел вас дополнительно огорчать. Но страдал он неизлечимо.

– Борис Павлович, вы бьёте наотмашь, безжалостно, – проговорил Воловских. Он сидел по-прежнему прямо, но глаза его, и без того не бог весть какие яркие, в отчаянии погасли окончательно.

– Ох, – спохватился Белкин. – Похоже, я допустил бестактность. Приношу извинения, Владимир Ефремович. Давайте этот вопрос мы опустим – причины не имеют никакого значения.

– Да, давайте. И прошу вас дальше.

– В результате нашего исследования мы выяснили, что Алексей вообразил себя переводчиком Близнецовым, придумав условного близнеца, в котором, очевидно, воплотил все свои представления о себе идеальном. Как именно он себя видел в Близнецове, мы пока не знаем и не факт, что узнаем. Вряд ли мы узнаем и ход дела: как он пришёл к своей идее и как она развивалась в его голове. Но никакого Близнецова на самом деле не существовало – по крайней мере, в окружении Алексея.

Но всё это более-менее обоснованные выводы. Дальше я задался вопросом, что привело Алексея к такому помешательству, и вот тут-то и начинается сплошная метафизика. Вначале я без малейшего повода вспомнил свою очень давнюю любовницу по имени Лина, которая во время соития постоянно кричала одно слово – «мама». Потом мне приснилась моя знакомая Полина, которую я не видел с четверть века. Я в подростковом возрасте влюбился в неё – естественно, без близости и даже без намёка на неё, но Полина меня называла во сне своим ребёночком и звала к себе. Есть и другие наблюдения. (В каком бы Белкин ни был раже, упоминать Елену он не собирался.) И теперь я получаю от вас фотографию могильного камня, на котором написано имя Алина. Полина, Лина, и потом Алина. Итого: я считаю, что Алексей настолько сильно тосковал без мамы, что в итоге стал слышать её голос и решил уйти к ней. Дыра в его душе оказалась фатальной.

Воловских выпил полный стакан воды.

– Сказать, что я в шоке, – ничего не сказать.

– Понимаю, Владимир Ефремович. Но все мои выводы могут оказаться…

– А как тогда связать тоску по матери и образ Близнецова?

– Проще всего. Он придумал нового себя – с папой и с мамой, такой, которую знал. Вы не заходили ещё раз на поэтическую страницу Хика Сволова?

– Нет…

– А я заходил! И перечитал оба текста. В них ясно говорится…

– Но ведь Алёша там написал, что Близнецов умер! – закричал Воловских.

– Во-первых, я предупредил, что лишь выдвигаю предположения. Во-вторых, я не психолог. Думаю, что профессионалу ответить на такие вопросы несложно. Я тоже, конечно, задался вопросом, почему Алексей так написал, а ещё ведь он вам лично сообщил, что Близнецов утонул. Почему? Я думаю, он понимал, что находится на грани безумия и что с этим надо что-то делать. Вероятно, он таким образом пытался распрощаться с Близнецовым в себе.

– Но не смог?

– Но не смог.

– А дальше?

– Дальше – что?

– Как он погиб? Куда он исчез?

– Я не должен был этого выяснять. Мы договорились, что я попробую понять, какой может быть пароль. Всё прочее – не в моей власти. Я могу быть преподавателем, философом, даже немного индусом, раз уж вы попросили меня переселиться в душу Алексея. Но Холмсом или Мегрэ я не буду, я не умею.

– Но если вы смогли им стать, вы знаете, чтó он с собой сделал!

– Я предполагаю, что он не случайно погиб, а покончил с собой, но совершенно не утверждаю. Каким образом, где – не спрашивайте, вы можете строить такие же догадки, как и я.

Они помолчали.

– Исследование завершено?

– Несомненно.

– А пароль?

– «Мама двадцать девять одиннадцать».

Воловских резко выдохнул и закрыл глаза. Потом снова открыл.

– «Мама двадцать девять одиннадцать»?

– Да. Дата – цифрами, само собой.

– Вы уверены?

– Не полностью, но иной версии у меня нет.