Деление на ночь

– Да, – ответил я. – Отец воспитывал его без матери, она умерла при родах.

– Да, вы говорили, но я, видимо, не знала. Хотя как я могла не знать? Забыла, значит… И ощущение неполноты какой-то меня не покидает, когда я вспоминаю Алёшу – он не мог найти себе рифмы, никакой, даже неточной. Разве не странно – будто бы слово, у которого нет ни одной рифмы?

Элли замолчала. Я отхлебнул остывшего кофе и подумал, как лучше сформулировать ещё один вопрос, который у меня к ней оставался.

– Как вы думаете, Эвелина, если Алёшино исчезновение – его самого рук дело… Ну, я нарочно избегаю какого-то решительного и однозначного слова, что именно там произошло… Если предположить подобное, почему он мог на такое пойти?

– Я не знаю, почему, – просто произнесла она. – А возможно, это не так уж и важно.

– В каком смысле? – удивился я. – Что никакие наши размышления его не вернут?..

– Конечно, да, тут вы правы, но я имела в виду другое. Мне вот сейчас пришло в голову, а что если задать вопрос не «почему?», а «зачем?» – то есть зачем он это сделал? Если мы принимаем, что… как вы там сказали: случившееся – именно его рук дело, а не просто несчастный случай? Так вот. Представьте, что вы, глядя снаружи, воспринимаете собственную жизнь и собственную судьбу как текст, биографию. Конечный смысл любого текста за пределами того, чтобы быть написанным, – также быть и прочитанным. Вместе с тем, рассуждая ясно и трезво глядя на собственные способности, вы видите, что вы, скажем так, человек немногих дарований и, вообще говоря, само ваше существование и его подробности мало кому – да никому вообще не! – интересны. Можно, разумеется, совершить нечто чрезвычайное – стать героем, ну, или, наоборот, негодяем. Устроить некую громкую акцию или совершить какое-то великолепное самопожертвование. Но ни то, ни другое не кажется вам подходящим – просто по природе характера. В вашей сегодняшней жизни нет места подвигу, а совершить какое-то громкое, для СМИ, деяние, с непременной трансляцией на Ютубе – ну, не ваше это просто, и всё. Однако кое-что вы можете – оставить за собой загадку, тайну, которая, возможно – возможно!.. – привлечёт чьё-то внимание к вашей среднестатистической персоне и заставит внимательнее взглянуть на вашу жизнь. Мне кажется, что исчезновение – как раз такой знак, своеобразное приглашение к биографии, – тут она изобразила пальцами в воздухе значки кавычек. – Оно не адресовано никому конкретно – хотя, можно допустить, Алёша предполагал родителей… Точнее, я опять забыла, отца как адресата – по крайней мере, первого адресата – своего приглашения. Это, знаете, как «письмо в бутылке, брошенное в океан» у Мандельштама – в статье «О собеседнике» он употребляет такую метафору, когда говорит о стихотворении, которое, безусловно, имеет адресата, но не какого-то конкретного. «Оно – того, кто нашёл его», как-то так мысль у Мандельштама звучит. И исчезновение, и стоящая за ним тайна, и сам Алёша – того, кто нашёл его. То есть теперь он – ваш.

Я заворожённо слушал версию Элли и думал о том, что Даркман прав и в такую запросто можно влюбиться, запросто: и Алёше, и мне-Алёше, и мне. И как, должно быть, повезло с ней её ученикам. Как минимум, версия выглядела очень элегантно и красиво… Правда, действительность, по моему опыту, чаще оказывалась куда более прямолинейной и незамысловатой.

– И цели своей – привлечь внимание к себе, к тексту своей жизни – он, как мы с вами видим, добился. Но и это не всё, – оказывается, и тут пока ещё не всё, и она продолжила. – Потому что здесь важен не только его ход, но и ваш ответ на него. Ведь вам пришлось ознакомиться с его биографией, вы пытались стать им самим – с дневником его, как вы говорите, а в чём-то, вероятно, и додумать дальше него, вообразить. И значит, вы становитесь не только читателем его судьбы, не только собеседником, но и соучастником, соавтором, я бы так назвала… Понимаете? Вот зачем он это сделал!

Уже по дороге к метро я спросил у Элли, встречала ли она Алексея после того, как он окончил школу. «Один раз», – ответила.

– Хотите верьте, хотите нет – после выпускного всего только один раз за – сколько там получается – шестнадцать лет. Нынешним летом, в конце июня, числа уж не вспомню, конечно. Ни с того ни с сего Алёша пришёл вдруг ко мне в школу. Посидели с ним в учительской, чаю попили, он вернул книжку мне, которую в выпускном ли, в десятом ли классе брал, сборник стихов Дениса Новикова; я и думать о ней забыла за столько лет. О чём говорили? Как ни странно – о болдинской осени. Ещё одна книжка у него с собой была – он взял мне показать, поделиться или похвалиться; сказал, купил с полгода назад у букиниста. Ну как книжка – брошюра в полтора десятка, около того, страниц. «Объявление Министерства внутренних дел о признаках холеры, способах предохранения от оной и ея врачевания». Самым замечательным в ней не признаки оной и не рекомендации, конечно, оказались, а год издания – 1830-й. Понимаете? Держишь в руках листки, и чувство такое, будто запечатанный конверт из той самой осени…