Дельфийский оракул

– Оттого не желал я ничего говорить тебе, – Лай сделался мрачен, как Аид. – Однако не посмел солгать.

Долго оплакивала Иокаста свое нерожденное дитя. И говорила она ему, что еще, быть может, не сбудется страшное предсказание, что новый бог – бог жестокий – не посылал в ее дом гонца, но то был случайный человек, бессердечный шутник… И, утешившись, расцветала на миг Иокаста, чтобы тут же вновь погаснуть. Разве осмелится какой-либо забавник шутить с богами?

Лай ждал. Он боялся и поверить, и не поверить судьбе. Каждый день выходил он на дорогу, высматривая гонца с новостями из Фив. Но пуста была дорога. И, значит, ошиблась пифия?

Шли дни. Живот Иокасты рос. Она отяжелела, становилась то раздражительной, то слезливой. Словно дитя, сидевшее в ее чреве, высасывало все ее силы. Лай уже ненавидел его, уродовавшего прекрасную жену, а заодно – заставлявшего Лая решать, делать выбор.

Жить или не жить…

Роды начались ночью. Кричала Иокаста, и старая рабыня, единственная, кому позволил Лай остаться в доме, еще не зная, как он поступит с младенцем – и правда, пусть бы мертвым вышел он! – помогала царевне. Была рабыня умела, но слишком уж молодой оказалась Иокаста, слишком узкие были у нее бедра. Долго не шел младенец, измучил мать вконец, и, когда все же покинул он истерзанное болью тело, уснула Иокаста беспробудным сном. Омыв младенца, подала его рабыня царю. Крепок был ребенок. Хорош собой. Глядел он на отца глазами Иокасты, улыбался, будто знал – не причинят ему вреда эти крепкие руки.

– Ложь, – сказал сыну Лай. – Все – ложь, от первого до последнего слова…

Вынес сына из дому, чтобы показать ему мир: небо многозвездное, и тени дерев, молчаливых стражей дома, и дорогу… а вот – бежал по дороге человек. Приближается… И холодело сердце Лая в предчувствии новостей.

Гонец упал у ворот и долго дышал. А когда сумел заговорить, сказал:

– Друг твой, царь, говорит – возрадуйся! Умерли Исмен и Сипил…

Заплакал младенец на руках царя. Заплакал и Лай, поняв, что сбудется предсказание и что надобно решать. Оставить сына жить?

Убить?

Как поднимется рука… нет, не сумеет Лай совершить подобное злодеяние! Не Кронос он ужасный, что пожирал собственных детей, а лишь слабый человек.

Положил он младенца в корзину и отнес в горы, положил на краю глубокого ущелья и, взглянув в последний раз на лицо сына, поспешил прочь.

– Дитя! – закричала Иокаста, очнувшись от тяжелого сна. – Где мое дитя?!

Принялась утешать царевну рабыня, но Иокаста не желала слушать ее.