Дело

— Но ведь вы не станете отрицать, что наш любезный Скэффингтон показал себя сегодня с очень невыгодной стороны?

На этот раз Браун — человек, тверже и основательнее которого трудно было себе представить, — искал поддержки. Он говорил со мной не как с противником, а как со старым другом.

Что мне оставалось на это ответить?

— Я предпочел бы, чтобы он сделал это по-другому. Что там говорить, конечно, предпочел бы.

— Я так и думал, — сказал Браун. Он улыбнулся с облегчением, дружески, но все еще несколько омраченный. — Я так и думал, что в этом у нас с вами разногласий быть не может.

И тут в разговор вмешался Том. Нарочито простодушно, широко раскрыв глаза, словно бравируя своей молодостью, он сказал:

— Разрешите мне сказать вам кое-что, Артур!

— В чем дело, мой милый?

— Вы, безусловно, знаете, что ваши взгляды по этому поводу расходятся с моими так же, как и со взглядами Люиса. На этот раз — только на этот — я совершенно искренне считаю, что вы не правы.

— Ценю вашу откровенность, — сказал Браун.

— Это единственный случай за все мое пребывание здесь, когда у меня нет чувства уверенности в том, что ваше решение несравненно более правильно, чем решения всех остальных.

— Вы мне льстите.

Браун внимательно следил за Томом. Он понимал — для этого не нужно было быть чрезмерно подозрительным, — что Том задумал что-то. Но какова была цель Тома, зачем он обхаживает его, угадать Браун не мог. Я подумал, что буйный темперамент Тома не мешает ему быть тонким дипломатом, Он был непостоянен, находчив, умел плести интриги, и ему доставляло большое удовольствие оказывать влияние на других. Но, как всякий дипломат, он воображал, что его маневры совершенно незаметны для окружающих. Тогда как на деле их видели насквозь не только люди искушенные, вроде Брауна и меня, но и наивнейшие из наивных. С людьми такого склада это обычное явление. Когда они старательно обхаживают кого-нибудь, льстя, умасливая, вводя в заблуждение, засыпая обещаниями, единственно, кто твердо верит в непроницаемую замаскированность их мотивов, это они сами.

— Так вот, я хотел спросить, не разрешите ли вы мне задать вам один вопрос. Не думаете ли вы, что, занимая такую непримиримую позицию, вы совершаете ошибку? Я уважаю вашу твердость. И хотя, по совести говоря, вашего мнения относительно справедливости решения этого дела разделить я никак не могу, тем не менее я уважаю его. Но не думаете ли вы все же, что с вашей стороны может быть большой ошибкой — назовем ее тактической ошибкой и, я надеюсь, что вы правильно поймете меня, — оставаться таким непримиримым? Видите ли, есть несколько человек, которые точно так же, как и я, готовы безоговорочно поддержать вас во всем, но только не в этом вопросе. И вот мне кажется, не будет ли ошибкой с вашей стороны слишком уж расхолаживать их?

— Думаю, что имею право говорить от имени остальных членов суда старейшин, — ответил Браун. — Мы прекрасно отдавали себе отчет в том, что решение наше далеко не всеми будет принято с удовлетворением.

— Но, Артур, я вовсе не думал об остальных старейшинах. Собственно говоря, думал я только о вас.

— Напрасно, — возразил Браун. — Считаю опять-таки, что не нарушу тайну, если скажу, что мнения всех нас, членов суда, по этому вопросу полностью совпадают.

— Разрешите мне указать вам на то, что между вами и остальными есть одна очень существенная разница.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что из всех старейшин кандидатом в ректоры являетесь вы один, и никто больше.

Лицо Брауна помрачнело.

— Я не понимаю, к чему этот разговор?

— Я уже давно хотел сказать вам кое-что. Может быть, конечно, зря. Не думаю, чтобы вам мои слова понравились. И, во всяком случае, не мне следует говорить вам об этом.

— Я бы предпочел все же, чтобы вы сказали.

Том был несколько озадачен официальным и суровым тоном Брауна. Неужели Том даже сейчас, в последнюю минуту, не поймет, как недооценивает он своего избранника, с беспокойством думал я. Том помолчал в нерешительности, но затем, снова играя в наивность, закричал: