Дело чести

Яцунский взмахнул шпагой и бросился на врага. За ним, с криком «Ура!», ринулся полк. Но перед самым рвом полковник упал, сражённый пулей. На миг солдатская масса остановилась в замешательстве, заколебалась, не видя перед собой командира. И тут на насыпи перед рвом появилась фигура отца Трофима. Он поднял свой крест высоко над головой и с криком «Вперёд, воины! Бей нехристей!» помчался через ров. Когда он подбежал к подножию лестницы, то увидел, что полк уже обогнал его и теперь воодушевлённые солдаты карабкались на вал. Отец Трофим не остановился и тоже полез по лестнице вверх. На середине пути он вдруг почувствовал, что ранен в ногу. И хотя нога занемела, он все же добрался до куртины[7] вала. Здесь священник упал на одно колено, продолжая держать крест высоко над собой. Вокруг него кипела жестокая схватка. Полоцкие мушкетёры ударили в штыки. Звенела сталь, трещали ружейные и пистолетные выстрелы, кричали и ругались бойцы, стонали раненые. Повсюду лилась кровь. Эта сцена до конца жизни вспоминалась Куцинскому. Но вот уже слева и справа шли к ним на соединение казаки во главе с Платовым и Орловым. Расправился с турками на своём участке и Кутузов. Теперь на валу от Килийских до Бендерских ворот стояли русские войска. Враг был побеждён.

Когда к отцу Трофиму подбежали санитары, он полулежал на боку:

— Ну, братцы, залез я сюда, а вот сойти не смогу, высоты боюсь.

— Не беспокойся, батюшка, — усмехнулся старший из санитаров, — мы тебя на верёвках спустим.

На следующее утро Суворов посетил лазарет. Он обошёл всех раненых, стараясь ободрить их добрым словом, и наконец добрался до отца Трофима. Тот сидел на лежанке, вытянув раненую ногу, взятую в шины. На груди у него по-прежнему висел крест. Увидев главнокомандующего, священник попытался подняться, но Суворов жестом остановил его:

— Побереги силы, герой, они тебе ещё пригодятся.

Он пожал руку раненому:

— Давно воюешь, братец?

— Начинал в Таврии[8], потом — Кинбурн[9], а вместе с полком — Очаков, Бендеры, Килия. Теперь вот — Измаил.

— Славный воин! Истинный герой! Подвигу твоему нет примера в российской армии! Да и ни в какой другой армии. Безоружный, впереди войска, с крестом в руке! К награде будешь представлен обязательно.

Сделав паузу, Суворов хитро улыбнулся и спросил:

— А не страшно было без оружия на турка лезть? Под картечь, под пули, под сабли янычарские?

— Страшно, — признался отец Трофим, — но со мной крест был...

— Поистине, — воскликнул полководец, — кто страх преодолел — герой!

Он наклонился, взял в руки крест:

— Вижу две отметины от пуль на нём. Память тебе на всю жизнь.

Выпрямившись, Суворов вдруг торжественно объявил:

— Правом главнокомандующего, поручаю тебе, отец Трофим, провести благодарственный молебен в новой церкви святого Спиридония[10], в честь нашей победы! Почёт сей предоставлен тебе за усердие в бою. Чтобы все знали о твоём подвиге.

— Благодарю за доверие, Александр Васильевич, — оправдывался священник, — да как же я с такой ногой...

— Ничего справишься. Костыль тебе изготовят, обопрёшься на него. Готовься, братец, а у меня дел невпроворот.

И Суворов стремительно вышел из лазарета.

Утро тринадцатого декабря выдалось хмурым. Небо по-прежнему не прояснялось. Дул холодный, порывистый ветер. Несмотря на погоду, настроение у людей, собравшихся на площади перед бывшей турецкой мечетью, было приподнятое. Они пришли на благодарственный молебен по случаю взятия крепости. Мечеть срочно переосвятили в православную церковь святого Спиридония, так как Измаил был взят в день памяти этого святого. Бывшая мечеть располагалась на самом берегу реки Дунай и являла собой прочное, приземистое, без излишеств здание с куполом. По размерам оно было небольшим и вмещало не более полсотни человек. Потому внутри церкви разместились лишь генералитет с Суворовым и штаб-офицеры. Остальные желающие заполнили площадь и примыкавшие к ней улочки. Отец Трофим, бледный, но с торжественным лицом, опираясь на костыль, провёл молебен по всем канонам православной церкви. Его сильный, певучий баритон заполнил помещение и вырвался наружу через раскрытые двери. Все слушали его, обнажив головы.

А потом победно грохотали пушки, отбитые у врага.

Несколькими днями позже, диктуя писцу наградные листы, Суворов запнулся, когда речь пошла об отце Трофиме:

— Какую награду я могу просить для него? Воинские награды священникам не положены, да и светские тоже... Знаешь что, опиши-ка ты его подвиг, а уж Григорий Александрович сам решит, что просить для попа у матушки-императрицы.

Князь Потёмкин-Таврический[11] удивлялся, читая о полковом священнике:

— Экий героический поп! Отметить надо непременно. Каков пример христианскому воинству! Только вот, что просить для него? Подобных случаев не бывало...

Подумав немного, он сказал секретарю: