Дело Дрейфуса

В то время когда Военный совет судил Дрейфуса в Рене, вся русская пресса – либеральная, социалистическая и даже консервативная – поддерживала дрейфусаров. Русские журналисты, присутствующие на заседаниях суда, посылали репортажи прямо с места событий. Наиболее яркие статьи, вышедшие из-под пера Николая Кудрина (Русанова) публиковались в народническом журнале «Русское богатство». Эти репортажи стали основой книги Кудрина[233], в которой были даны прекрасные психологические портреты участников процесса.

Только одно периодическое издание описывало эту страницу французской истории в духе Libre parole Дрюмона – газета «Новое время» А. Суворина, еще в 1887 году выдвинувшая лозунг «Жид идет!». В течение многих лет она оставалась антисемитским органом по преимуществу. Суворин всегда проявлял живой интерес к Франции, французской культуре и политической жизни, но в статьях «Нового времени» часто звучали антисемитские ноты. Еще до публикации «Протоколов сионских мудрецов» «Новое время» объявляло о планах Альянса утвердить мировое господство еврейской нации. На всех стадиях дела Дрейфуса газета повторяла все измышления правой французской прессы о еврейском синдикате, готовившем гибель французской армии, о миллионах франках, пожертвованных богатыми французскими евреями на кампанию дрейфусаров, о еврейских корнях полковника Пикара. Во время процесса в Рене даже «Московские ведомости» Гринмута давали более умеренные оценки, но публицисты «Нового времени» оставались непреклонны. Суворин был разочарован своей изолированностью в общественном мнении России. Он писал в дневнике 23 апреля 1899 года: «Сегодня в "Revue Suisse" прочел, что "Новое Время" одно против Дрейфуса, что оно "ужасно дискредитировало себя". И во мне дух упал, стар стал, уверенности нет, нет прежнего огня и силы, я не могу выдержать всей этой травли…»[234]. Но, несмотря на «момент слабости», направление газеты не изменилось. Суворин никогда не сомневался в виновности Дрейфуса. 30 сентября 1902 года, узнав о смерти Золя, он отметил в дневнике: «Если он ошибся относительно Дрейфуса, то много огорчений это принесло ему»[235]. Курс «Нового времени» в отношении дела Дрейфуса привел к значительному ухудшению отношений с его близким другом Антоном Чеховым, публиковавшим в нем течение многих лет свои рассказы.

Каким же было отношение к делу Дрейфуса двух властителей дум в России Л. Толстого и А. Чехова? Чехов и евреи – очень сложная тема. Она стала еще более запутанной после публикации в 1912–1916 годах писем писателя к сестре, которые производят неприятное впечатление слишком частым упоминанием автором слова «жид» вместо слова «еврей». Издатели подвергли Чехова своеобразной цензуре, исключив слово «жид». Редакторы советских изданий делали то же самое. Только в полном собрании сочинений Чехова в 30 томах был восстановлен аутентичный текст. Если в рассказах Чехова евреи производят в основном неприятное впечатление, то в переписке он свободно писал все, что он о них думает. Тем не менее в деле Дрейфуса Чехов занял четкую позицию. Писатель поддерживал дрейфусаров, восхищался Золя и пытался переубедить Суворина.

Чехов провел зиму 1897–1898 годов в Ницце, в русском пансионе, и люди, с которыми он общался в это время, как, например, художница Александра Хотяинцева или М. Ковалевский, вспоминали потом, что Чехов все время читал французские газеты для того, чтобы все знать о деле, о котором: «Он не мог говорить сдержанно (без эмоций)»[236]. Он восхищался ролью Золя, о чем 18 сентября 1897 года писал жене[237]. Чехов был возмущен, когда некоторые из его знакомых спрашивали его, не изменил ли он своего отношения к делу Дрейфуса. 2 февраля 1898 года Чехов писал Хотяинцевой: «Вы спрашиваете меня, все ли еще думаю, что Золя прав? А я Вас спрашиваю: неужели Вы обо мне такого дурного мнения, что могли усомниться на минуту, что я не на стороне Золя»[238]. Чехов в крайне резком тоне говорил о поведении Суворина во время дела Дрейфуса: «В деле Золя "Новое Время" вело себя просто гнусно, по сему поводу мы со старцем обменялись письмами (впрочем, в тоне весьма умеренном) и замолкли оба. Я не хочу писать и не хочу его писем»[239].