Дело Габриэля Тироша

Итак, мы обнаружили себя среди небольшой группы людей, которые ожидали во дворе больницы начала похорон. Это была одна из самых печальных иерусалимских процессий, которые начинаются во дворе больницы «Адаса» и заканчиваются на Масличной горе. Время о времени слышались всхлипывания матери, и чувствовалось усилие отца быть по-мужски сдержанным. Все это вызывало слезы у сопровождающих. Даже Яир исподтишка вытирал глаза.

«Несчастная мать, – говорил он с трудом из-за душивших его слез, – Иосеф был всей ее жизнью». Успокоившись, он рассказал мне, какой она была доброй, всегда сажала его обедать вместе с Йосефом в те голодные дни в Санхедрии, чистила ему одежду и пришивала болтающиеся пуговицы.

«Посмотри, какое серое лицо у отца. Я помню его крепким плотным мужчиной с красным затылком и красным лицом. Иногда он приглашал моего отца распить бутылку арака, и я слушал их споры, каких вообще в нашем предместье не было. А теперь постарел и поседел».

По пути на Масличную гору автобус пересекал несколько арабских сел. Около одной из лавок стояла шайка парней и откровенно улыбалась от удовольствия.

«Каман вахад!» – «Еще один!»

Надгробное слово произнес один из учителей погибшего, явно подготовившийся к этой печальной церемонии. Речь его катилась по накатной дорожке патетических цитат из Святого Писания. Затем выступил один из инструкторов движения «Лагеря восходящих» и предложил, чтобы движение посадило деревья в память Иосефа. Я видел, как лицо Яира краснеет от злости.

Затем отец Иосефа пожимал руки и пытался тоже что-то сказать:

«Мой Иоси, – с трудом выдавил, глядя в отверстую могилу, – я хотел вырастить тебя, как доброго еврея, научить Торе и ремеслу, и вот, что случилось… Ты не виноват, Иоси. Виноват бессильный народ Израиля.

Был бы он сильным, с тобой бы это не случилось, Йоселе…»

Он глубоко вздохнул, чтобы преодолеть ком, стоящий у горла. И тут Яир вскочил на его место и обратился к нему.

«Господин Левин!» – крикнул он, лицо его пылало, глаза были полны слез, – Вы помните меня? Я Яир Рубин, товарищ Иосефа. И я хочу уверить вас… Я клянусь… Кровь Иосефа не пролита зря… Есть, кто отомстит за нее. Народ Израиля не бессилен. Рука, поднявшаяся на Иосефа, будет отсечена. Народ Израиля отсечет ее, как и руки других убийц… Вы еще убедитесь, господин Левин, что я не лгу!»

Он обнял за плечи отца покойного, который теперь рыдал в полный голос, не в силах себя сдержать. Мать обняла Яира, охватив его голову дрожащими руками:

«Ой, дорогой мой Яир! Душа моя, Яирке. Как ты вырос с тех, Господи, Боже мой… Годами ты был у нас с Йосефом, потом вдруг исчез. И смотри, где мы встречаемся. И все это сделал убийца из Моцы…»

«Он ответит за это, говорю я вам! Он и все эти сволочи из Лифты, Колонии и Касте ля… Мы еще сотрем с лица земли этих убийц, коптящих небо».

Я увидел смятение на лицах людей, не из-за трагических минут у могилы, а из-за слов Яира. Несколько его товарищей из движения «Лагеря восходящих» перешептывались, явно выражая недовольство, а на лице учителя, говорившего надгробную речь, застыл испуг, как будто рядом с ним разорвалась бомба. Все вперили взгляды в Яира, словно бы это было существо другой расы, странное чудовище. Впервые я понял разницу между нами и ними: все эти добрые евреи, пускающие слезу и молящие Бога о мести или ждущие реакции властей, не обучались в ишиве Габриэля Тироша. Именно в эти минуты мне стало понятно, какую пропасть он создал между нами и другими, которые не ходили с ним в ночные походы, и не чеканились, как мы, под его молотом.

На обратном пути в город к Яиру подсел в автобусе инструктор из «Лагеря восходящих» и начал нашептывать ему на ухо явно слова выговора.

«Ты что, не знаешь указание нашего руководства сдерживаться и не отвечать арабам их же монетой. Почему же ты сказал то, что сказал?»

Я видел отвращение на лице Яира. Я знал, такое же выражение выступило на моем лице. Мы оба знали, что давно перестали быть послушными членами движений и организаций, став людьми Габриэля.

3